— И я тебя люблю. — Я имитирую звук поцелуя, но он уже бросил трубку.

Тишина. И я снова возвращаюсь к тихой комнате для тюремных свиданий. Охранник бросает на меня взгляд и хмурится, его темные глаза смотрят тепло, но строго.

— Не хотел говорить вам, но здесь нельзя пользоваться телефоном, — бормочет охранник, которому явно стыдно играть роль дежурного по коридору. Но это его работа, и он старается изо всех сил.

Я переключаю телефон в режим полета и кладу на стол перед собой. Снова воцаряется тишина.

Я смотрю на пустой стул, стоящий по другую сторону стола. Стул для интервьюируемого.

И на краткий миг ощущаю дрожь свободы. Я сейчас не в том туалете, вместе с Марком. Передо мной все еще открыт целый мир. Это не моя проблема.

За этой мыслью немедленно следует чувство вины. Что за ужасный эгоизм! Конечно же, это моя проблема. Это наша проблема. Мы же поженимся через несколько месяцев. Но я никак не могу по-настоящему это прочувствовать. Мне не кажется, что проблемы Марка как-то меня касаются. И что это значит? У меня нет ощущения, будто произошло нечто ужасное. Я весела, я на свободе.

«С ним все будет в порядке», — заверяю я себя. Может, поэтому я ничего и не чувствую. Потому что уже завтра снова все наладится. А сегодня я вернусь домой пораньше. Приготовлю ему обед. Открою бутылку вина. И все будет хорошо.

Внезапно раздавшийся резкий сигнал автоматических дверей рывком возвращает меня в настоящее. За ним следуют негромкие щелчки выдвигающихся засовов. Я поправляю свой блокнот. Заново перекладываю ручки. Охранник ловит мой взгляд.

— Если в какой-то момент почувствуете себя некомфортно, просто кивните, и мы прекратим, — говорит он. — Я останусь в комнате, вас наверняка об этом предупреждали.

— Да. Спасибо, Амал. — Я сверкаю своей самой профессиональной улыбкой и включаю на запись камеру, линза которой нацелена на дверь.

Амал нажимает на кнопку открытия дверей. Сигнал вновь оглушает меня. Ну все, поехали. Интервью первое.

В поле зрения, за забранным сеткой окном внутренних дверей, появляется невысокая светловолосая девушка. Она смотрит на меня, буквально сверлит меня взглядом, а затем отворачивается.

Я встаю прежде, чем сознательный импульс достигает той области моего мозга, которая отвечает за принятие решений. И опять в комнате звенит сигнал открытия дверей. Затем щелкают магнитные замки.

Она входит в комнату — первая из трех заключенных, у которых мне предстоит брать интервью. Холли Байфорд двадцать три года, ее рост — сто шестьдесят сантиметров, и она болезненно худа. Длинные волосы небрежно собраны на макушке, синий тюремный комбинезон мешком висит на ее тощем теле. Очень острые скулы. Она кажется совсем ребенком. Говорят, что свой возраст осознаешь, только когда все вокруг начинают казаться слишком юными. Мне всего тридцать. Холли Байфорд кажется мне шестнадцатилетней.

За ее спиной все с тем же сигналом закрывается дверь. Амал прочищает горло. Я рада, что Амал остался здесь. Из тюрьмы звонили вчера: Холли определенно делает успехи, но они пока не вполне готовы оставлять ее без присмотра с посторонними людьми. Холли стоит на месте, почти бессознательно держась в другом конце комнаты. Ее глаза лениво скользят по мебели и стенам камеры. Она мельком оглядывает меня. Особого внимания пока что на меня не обращает. Но затем ее взгляд впивается мне в лицо. Мое тело непроизвольно напрягается, но я беру себя в руки. Взгляд у нее тяжелый. Он ощущается как удар. И весьма уверенный. Он производит куда более впечатляющий эффект, чем ее субтильная фигурка.

— Так значит, ты Эрин? — спрашивает она.

Я киваю.

— Рада встретиться с тобой лично, Холли, — отвечаю я.

Наши телефонные разговоры в течение прошлых трех месяцев были краткими. Говорила в основном я, объясняла детали проекта, а тишина с ее стороны нарушалась лишь отстраненными «ага» и «нет». Но теперь, увидев ее наконец, я вдруг понимаю, что ее молчание, казавшееся по телефону пустым, на самом деле было полным. Просто раньше я не могла увидеть, чем именно оно наполнено.