– Что ж, Патрик, – говорю я, – вот так, я собиралась лечь, представьте себе. Мне нужно немного набраться сил, чтобы ехать в больницу.

Он улыбается мне. На миг мне кажется, что он сейчас на меня бросится, – и тут я с ужасом обнаруживаю, что накинула пеньюар с синим узором, коротенький, вместо другого с синим узором, длинного, и мало того, я еще и в одних трусиках. Я так вымотана, что открыла ему в этом наряде! Слишком поздно переодеваться, это только усугубит ситуацию, я буду выглядеть откровенно смешно, этакой испуганной девственницей или бог весть чем еще. Я быстро поправляю пояс. Если бы я не боялась не произвести на него впечатления, я бы не беспокоилась сейчас так.

Он покашливает.

– Звоните мне в любое время, не стесняйтесь, если я могу что-нибудь для вас сделать, – говорит он, запустив руку в карман пальто, и достает свой телефон, чтобы, мол, обменяться номерами, а мне на миг кажется, что он делает что-то странное.

– Вы меня сфотографировали? – спрашиваю я. – Это вы сделали, Патрик?

Он морщится, краснеет.

– Да нет же, Мишель. Конечно, нет.

– А мне кажется, что вы это сделали, Патрик. Это для фейсбука или просто для вас?

Он отрицает, мотает головой и наконец, когда я уже готова с обидой захлопнуть дверь перед его носом, открывает опцию «Фотографии», чтобы показать мне последние снимки, и я признаю, что на них не я, вернее, я, но не полуголая в дверях моего дома, а лежащая скорчившись на больничной банкетке, застигнутая первыми лучами дня, просачивающимися в окно и омывающими меня бледным светом первопричастницы.

Когда проходит первое удивление, я не могу удержаться от смеха и замечаю, что очень глупо выгляжу, когда сплю.

– Конечно, нет. Вы очень красивая.

В моем наряде реально холодно. Каждый сантиметр моей кожи вздыбился, все волоски наэлектризованы. Я еще содрогаюсь от невероятно трогательного тона, которым он сделал мне это признание. Я притихла.

Мне хочется поблагодарить его за доставленную сладкую минуту, но я сдерживаюсь, чтобы он не осмелел.

– Мы поговорим об этом в другой раз, Патрик. Я умираю от холода.

Он улыбается, прощально поднимает руку. Я закрываю дверь. Запираюсь на задвижку.

В глазок я вижу, как он идет к своей машине. И вдруг мне приходит в голову, что, когда взвешиваешь все «за» и «против», прежде чем завязать отношения, это значит, что ты ступила одной ногой в старость, – и даже двумя.

Я просыпаюсь ближе к вечеру. Еду к ней – не могу ничего разглядеть под масками, трубками, капельницами, – но и видеть особо нечего, она не шевелит и бровью. Я держу ее за руку, но не ощущаю ее присутствия. Чувствую, что она не здесь, если выразиться иначе. Мы с ней не очень ладили в здесь, если выразиться иначе. Мы с ней не очень ладили в последние несколько лет – наши отношения испортились, после того как мы расстались с Ришаром, потому что я отказалась жить с ней в одном доме, а она отчаянно этого хотела, чтобы во всем полагаться на меня, как могла полагаться на нее я в мрачные годы. Но, даже не видя ее месяц или больше, я знала, что она здесь. А теперь я не знаю, где она.

Этот страх разоблачения. Страх, что нас узнают и придется встретить лицом к лицу всех этих мертвецов, всю несправедливость, все безумие. Тридцать лет спустя этот стра все такой же неизбывный, вездесущий. Ирен в конце концов решила, что время обезопасило нас, но так и не убедила в этом меня, и я сохранила – как состарившийся ребенок, продолжающий сосать палец, – привычку держаться более или менее настороже – скорее менее, сказала бы я, потому чт ухитрилась дать себя изнасиловать, как все.

Когда я встретила Ришара, я была на грани помешательства, не проходило недели, чтобы мы не подвергались нападкам тем или иным образом, нас толкали, трясли, били по лицу, унижали, я часами лила слезы в своей комнате, мне даже пришлось уйти из университета, где донимали, изводили, преследовали еще больше, чем на улице, – впору было подумать, что у каждого сестру или брата унесло убийственное безумие моего отца, что кто-то из их близких погиб или пострадал. Я жила в постоянном страхе и проклинала его каждый день, каждый час за то, что он увлек нас за собой в своем падении. Некоторые, проходя мимо, всего лишь били меня книгой по голове.

Я сама бы его прикончила, если б могла, – он всегда держался со мной холодно и отстраненно, я бы по нему не тосковала.