Тут я попал в цель. Очоа чуть сдвинула свою маску, и из-под нее наконец-то проглянуло хоть что-то человеческое.

– Жаль, что мне это не по карману. Заслуженный отдых.

– Прекрасно вас понимаю. От всей этой бюрократии совсем мозгами двинешься. – Я подбросил ей приманку в виде сочувствия – если кого учителя действительно ненавидят всей душой, так это администраторов. Если она и на нее не клюнет, то тогда уж и не знаю, как вызвать у нее понимание.

– Так вы вообще не работаете? – спросила Очоа.

– Инвестирую помаленьку на свой страх и риск. В принципе без дела не сижу.

Мы еще немного поболтали о причудах системы образования. Она старательно избегала любых упоминаний о чем-либо личном, предпочитая держаться в поле популярной социологии – насколько все прогнило, если родители почти окончательно потеряли эмоциональную и интеллектуальную связь со своими детьми, насколько трудно преподавать, когда многие дети происходят из неполных семей и до такой степени в разладе с действительностью, что едва могут на чем-нибудь сосредоточиться… В ее словах звучали горечь разочарования от общения с администраторами, которые совершенно отошли от реальной жизни и озабочены лишь своими будущими пенсиями, и гнев на то, что учитель младших классов получает меньше какого-нибудь сборщика мусора. В свои двадцать девять лет она растеряла даже последние клочки идеализма, которые могли уцелеть при переходе от Восточного Лос-Анджелеса к миру англо-буржуазии.

Очоа действительно умела говорить. Это стало понятно, когда она окончательно разошлась, сверкая темными глазами и яростно жестикулируя – руки летали по воздуху, как два коричневых воробья.

Я сидел словно послушный ученик и внимательно слушал, подбадривая ее всем, чего хочет любой, снимая груз с души – сочувствием, понимающими жестами… Такое мое поведение было частично расчетливым – требовалось как-то пробиться к ней, взломать ее оборону, чтобы разузнать побольше про Илену Гутиэрес, но большей частью это было мое старое психотерапевтическое «я», совершенно естественное и искреннее.

Я уже начал думать, что куда-то продвинулся, когда вдруг затрещал звонок. Очоа вновь стала учительницей, строгим судьей правого и неправого.

– Вам надо уходить. Сейчас вернутся дети.

Я встал и наклонился к ней, опершись руками о стол.

– Может, поговорим позже? Насчет Илены?

Она замешкалась, покусывая губу. Зародившийся где-то за дверью грохот несущегося по коридору табуна стремительно нарастал.

– Ладно. Я освобожусь в половине третьего.

Предложение угостить ее выпивкой было бы ошибкой. Продолжай по-деловому, Алекс.

– Спасибо. Буду ждать вас у ворот.

– Нет. Давайте лучше на учительской парковке. С южной стороны здания.

Подальше от любопытных глаз.

Ездила Очоа на пыльной белой «Веге». Она подошла к ней, неся стопку книг и бумаг, которая доставала ей до подбородка.

– Вам помочь?