— Уходи, орк, — приказала она.

Парук в последний раз оглянулся на эльфа. Он так и не сказал ему ни слова. Хотя столько времени он, конечно, готовил ее — свою обвинительную, праведную речь, после которой, наконец, восторжествует справедливость.

Похоже, она уже торжествовала, но Парук почему-то не ощущал радости. Только легкость и опустошенность.

Когда Парук вышел, дверь за ним захлопнулась. По ту сторону стражи не было, никто не увел его прочь, поэтому он простоял какое-то время рядом с дверью. Просто потому, что не знал, куда ему деваться дальше.

Он жаждал этого мига столько времени, в своих кошмарах он душил этого эльфа крови голыми руками, но теперь, когда тот остался за дверью, в шаге от гибели, Парук понял, что не смог бы вынести окончательный приговор.

Дверь не приглушила голоса. Парук стоял, обливаясь потом в холодном подземелье, и слушал, как она вершила справедливость вместо него. Или это не было справедливостью? Он уже не знал.

— Сильвана…

— Не произноси моего имени, Роммат.

— Сильвана!…

— Правую кисть.

— НЕТ!

Парук вздрогнул. Послышался глухой удар и треск.

— Скажи мне правду, Роммат.

Он вряд ли мог говорить сейчас. Но и другого шанса больше не было. И Парук услышал его срывающийся, заикающийся голос:

— Я не знал… Это Зов Древнего… Пойми…

— Я понимаю. Конечно, понимаю. Это всегда кто-то иной — Древние Боги, демоны, старые колдуны или чернокнижники. Всегда виноват кто-то еще, — Сильвана помолчала и сказала тем же ровным безликим голосом: — Левую кисть.

Роммат заорал. Снова вжик и треск сухого дерева. Это топор врезает в деревянный стол, понял Парук, только он мог служить им колодой.

— Последний шанс, Роммат. Скажи мне правду.

Ей пришлось подождать какое-то время. Возможно, один из Отрекшихся рядом с ней был лекарем и его чары не давали сойти с ума от боли Верховному магистру Луносвета. Иначе он не заговорил бы, Парук не представлял, как можно говорить после того, как тебе отрубили обе руки.

Его голос был хриплым и сухим, как пески Дуротара, словно он уже умер: