Я улыбнулась ему.

— Твой дядя сказал мне, что я могу взять тебя в комнату в любое время, когда ты захочешь.

Его лицо исказила гримаса, и он стал похож на уличного мальчишку.

— Вы мне лжете! Все мне лгут! Но мне все равно! Я не боюсь дяди.

Собрав всю свою решимость, он атаковал дверь с ключом в руке. Именно так можно было назвать его действия, когда он нетерпеливо и сердито стал тыкать ключом в замочную скважину и, в конце концов, повернул его в замке. Затем он широко распахнул дверь в холодную комнату.

Спертый воздух говорил о том, что этой комнатой давно не пользовались и давно ее не проветривали.

Ставни были закрыты, тяжелые портьеры скрывали проем окна, и густая темнота лежала в помещении. Ее разбавлял только слабый свет, проникавший из холла. Я ощутила легкое покалывание сзади на шее, словно что-то сверхъестественное дотронулось до меня. Но я никогда никому не призналась бы в этом.

— Открою ставни, — сказала я и решительно направилась через комнату к окнам.

Джереми кинулся за мной и уцепился за меня рукой.

— Нет! — закричал он. — Нет! — И мне послышался ужас в этом слове.

Я не собиралась навязывать ему силой то, чего он не хотел.

— Может быть, нам лучше уйти?

Этого он тоже не хотел. Казалось, мальчик боялся именно яркого дневного света. Он прошел туда, где на бюро лежали спички, и молча протянул мне одну из них. Так же молча я высекла огонь и протянула его к газовой горелке, повернув краник. Газ легко вспыхнул, и комната осветилась голубоватым светом.

Личные вещи Дуайта Рейда были убраны, но все остальное в комнате, казалось, было оставлено на местах, и я озиралась вокруг, стараясь угадать, что за человек бы отец Джереми — брат Брэндана Рейда. Во всяком случае, ничто здесь не говорило об аскетичности. На сером ковре, покрывавшем весь пол, лежало два или три маленьких ярких коврика, сверкавших пятнами коричневого, желтого и зеленого. Кровать орехового дерева с четырьмя стойками, с золотисто-зеленым покрывалом стояла под сенью балдахина цвета темного золота. Прекрасное старое бюро сверкало медными ручками на каждом ящике. Над каминной полкой висела картина со сценой охоты, которая как бы вбирала в себя цвета комнаты — золотистый и зеленый — и добавляла еще собственный теплый мазок красного цвета. В то время как комната Лесли Рейд, казалось, выражала любовь к вычурной роскоши, комната Дуайта свидетельствовала об истинной элегантности вкуса, но без какой-либо показной строгости.

Мальчик, конечно, интересовал меня гораздо больше, чем комната. Он двигался почти целенаправленно, то выдвигая ящики, то открывая дверцы стоявшего там комода, что-то трогал и как будто что-то искал. Я не могла догадаться, что ему нужно, и не спрашивала. Я терпеливо ждала, когда наконец лихорадочный поиск прекратится. За его действиями просматривалась какая-то цель, и, если этот поиск доставлял ему облегчение, я не собиралась препятствовать.

На бюро стоял длинный ящик резной работы, и Джереми, сняв крышку, заглянул в него, ничего там не обнаружил и продолжил поиск. Он проверил даже подушки на кровати и пошарил под ними. Я уже ждала, что он встанет на четвереньки и заглянет под кровать, но он не стал этого делать. Он прощупал покрывало вдоль одного края кровати, обогнул ее и перешел на сторону, ближайшую к двери в прилегающий будуар. Тяжелые портьеры из темно-зеленой парчи скрывали дверь, и он раздвинул их и осмотрел болт, который держал дверь запертой изнутри комнаты.

— Теперь они всегда ее запирают, — бросил он мне через плечо. — Но мой отец обычно держал двери открытыми. И мне в тот день пришлось пройти только через портьеры. Отец стоял как раз там, у постели.

Он повернулся и посмотрел на меня долгим, вопрошающим взглядом.

— Я могу кое-что показать вам, — произнес он. Глаза его сверкали от возбуждения, и от его обычной апатии не осталось и следа. Он казался совсем другим мальчиком — более пугающим.

Я была уверена, что он каким-то образом оценивает и испытывает меня, и решила не показывать свои сомнения и страхи.