Пролог

«Они не могут так поступить! И вообще, все эти слухи чушь они, они… ЭйБС, Джей, Скотт, Шон, Рич… Они не могут вот так просто уйти и нас всех бросить! Только, только 15 исполнилось, первые дискотеки, со вставками их незабываемой музыки, этот чёртов аппендицит, лечение, а вот теперь они уходят… Ненавижу!»

Девочка аккуратно стряхнула тонкий налёт пыли с настольного фото Эйбса Брина, взяла в руку трубку сотового и обзвонила всех подруг, сообщив им о преприятнейшем известии, забила стрелки через час у неё, пока нет предков. А пока надо первым делом сходить на их русскую страничку. Девочка сильно спешила, она не обратила особого внимания, что в комнате у её отца, профессора кафедры кристаллографии КГУ, мигает огонёк какого-то работающего прибора.

Открылось окно и она увидела, наконец, пятёрку своей мечты.

Глава 1

Мне страшна моя раздвоенность от невероятности увиденного, мне сняться зимняя дворцовая площадь, поджигатели, цареубийцы или, на худой конец, предатели. Внешне, на людях, я веду себя как прежде, а все шероховатости в общении свита списывала на поездку, что так же имеет место быть. Я пишу отцу то, что он желает прочесть, говорю то, что от меня хотят услышать окружающие, улыбаюсь, когда полагается, но у меня появились две новые черты, это полная скрытность и желание держать заряженное оружие в пределах досягаемости, даже под подушкой. Если я не сошёл с ума, то будущее черно, если сошёл, то тем более. Этот сон, сделавший меня юродивым в душе, лучше бы его не было, но обо всём изложу по порядку.

2 мая, по полудни, мы выехали из Царского Села, лёгкие коляски и тяжёлые дорожные кареты-дормезы, тройки для фельдъегерей и магазин-вахтёра, весь этот поезд растянулся по дороге до Новгорода, для того, как говаривает мой Наставник, чтобы я мог поверхностно прочесть книгу, именуемую Россией. Экипажи мчались как вольный ветер, но именно ветер с воли привёл к тому, что я в первый же день слегка взбрыкнул, и кто знает, может быть посетившее меня во сне видение, это лишь кара божья за отступление от родительского повеления. На одной глухой станции, в ожидании лошадей я немного отступил от указаний посещать лишь самые лучшие дома, тем паче вне непосредственной воли всемогущего родителя мне потребовалось сделать лишь три шага в сторону, чтобы оказаться в доме наихудшем. Ни кто не посмел меня одёрнуть, да и приказов таких никто не имел. Я спросил распростёршегося ниц крестьянина, что ест его семейство, он ответил *Щи*, я приказал подать мне миску и снятою крестьянином с полки деревянной ложкой, изволил попробовать сие блюдо. Осилив несколько ложек и отставив недоеденное, я взглянул этому любителю постной пищи в глаза и повелел пожаловать ему 100 рублей ассигнациями. Так же я заметил в деревне следы недавнего пожара и вручил 120 рублей погорельцам. Любовь народная, она сродни безумию, это случилось в Новгороде, весь я был переполнен впечатлениями и тело отказывалось угомониться и заснуть. Сон пришёл, незаметно соткавшись из тьмы, был он необычен.

Я сидел в хорошо освещённой, явно богатой комнате, потому как одну стену её украшал ковёр, а другую стеллаж с книгами. Но не это в первую голову привлекло моё внимание, а вся остальная обстановка, буквально дышащая бесовщиной. Неправильными были так же руки, которыми я опирался на стол, сам же я сидел на мягком кресле со спинкой. На одном из пальчиков было изящное серебряное колечко, явно женское. Пока я пребывал в онемении, одна из этих рук, без моего ведома, поднялась и нажала на что-то боку одного из металлических ящиков, стоявших на столе. Он был на небольшой круглой подставке и с одной стороны стеклянный, а за стеклом загорелся свет. Затем на стекле, внезапно, загорелись большие буквы на английском, составив слово *Окна*. Я уже думал, что нахожусь в английском аду, но тут на улице, за окном, послышался весёлый гомон ребят на чистом русском, затем смех, затем плач. Я подумал, что это очень странный ад, ещё меня насторожили цифры в правом нижнем углу, 1985—2000.

От этих дум меня отвлёк новый щелчок правой не подчиняющейся рукой по странному катающемуся предмету, а на стекле картина изменилась. В центре было лицо молодого человека, примерно моего возраста, очень хороший портрет, явно пират, о чём говорила серьга в ухе, сверху была надпись Five, а снизу портрета ABS. Я уж было подумал, что ошибся, это наверное не пират, а принц, но хоть убейте не мог вспомнить среди наследников ни какого Эйбса Пятого в знакомых мне наизусть геологических древах. Раздалось ещё два щелчка подряд и ещё один ящичек справа от меня с надписью Acorp 56000, вдруг пронзительно, но мелодично, как испорченная музыкальная шкатулка, запищал. Переливы длились с полминуты, затем последовали новые щелчки и появились надписи на русском.

Сразу оговорюсь, что язык, на котором сие было написано, был не правильным, но легко узнаваемым. Пара букв отсутствовала, *ъ* применялся редко и не там где надо, но я начал продираться сквозь написаное. *Группа Five распадается*, когда я стал читать более мелкий шрифт, изображение заволокло, это у меня, ни с того ни с сего из глаз потекли слёзы, и вдруг я разобрал в своей голове мысли другого человека, это всё, и мысли и чувства, было не моим и обрушивалось на меня водопадом. Затем правая рука нажала на ещё один аленький ящичек с надписью Volume и раздались звуки музыки и песня на английская, непонятно рваная:

Нет, я точно в аду, этот ритм бил мне по ушам, песня сменялась песней, и так продолжалось полчаса, самое ужасное, что кто-то в моей голове этому радовался! Но тут моё второе я будто о чём-то вспомнило и приглушило музыку, ко мне пришла такая знакомая мысль *ну вот, опять уроки*! Щелчок, вместо непонятно одетой пятёрки пиратов возникла надпись наверху – *Странник*, опять на английском, а затем мои или не мои руки прощебетали по буквам на плоской дощечке на столе, там на отдельных квадратиках были буквы на русском и английском. Я увидел, как после каждого щелчка под надписью *Rambler* возникала русская буква складываясь в слова *Николай Второй*. Какой второй, простите, пронеслось у меня в голове, когда у нас первый правит? Картинка сменилась, теперь по левой стороне шёл столбик имён. Сначала была надпись Цари-реформаторы, первым шло имя Петра Первого. Имя Николая второго было в самом низу, над ним стояла надпись, цари жертвы, там были ещё имена, но страница светилась не полностью, часть на стекло не попадала. Моё второе я навело стрелочку на Николая и щёлкнуло. Затем руки достали бумажный лист и карандаш и стали записывать слова с экрана. Волосы, от прочитанного, становились дыбом, а несколько картин повергли в шок, прав, тысячу раз прав отец, Царь, боящийся пустить дурную кровь взбесившейся толпе якобинцев, рискует бросить свой народ в смуту. Семью расстреляли, а ведь могли так же и со мной, победи в 1825 бунтовщики. Дата на картинах была внизу, 1918-й год. Нет, это не ад, это просто сон, точно сон! Но вот карандаш закончил порхать по бумаге, и указка на стекле стала двигаться просто со скуки. Пара щелчков и, среди других имён, я разобрал *Николай Первый*. Сон, не сон, а душа рванулась туда, захотев увидеть написанное об отце. Моё второе я удивилось желанию, но подумав. решилось, навела на имя стрелочку и щёлкнуло. Неохотно, потому как опять вспомнило об Эйбсе Пятом. Возник текст, я впился в написанное глазами, но вот всё закончилось, донеслась мысль *сейчас они придут!*. Несколько щелчков и свечение в ящике погасло, затем, позади меня раздалась соловьиная трель, и я, вскочив и чуть не опрокинув стул, бросился вон из комнаты к двери. Пробегая мимо оленьих рогов, на которых красовались головные уборы, я оглянулся на большое зеркало. Ноги мои заплелись, и я врезался в прочную дверь, сознание погасло с мыслью, что в аду я стал особью противоположного пола пятнадцати лет от роду. За сим я проснулся.

Встав, я сначала не мог вспомнить сна, помнил только, что это был кошмар. Лишь в дороге, ближе к обеду меня будто обожгло, дальше несколько дней прошли как во сне, и монастырь и Тверь остались на поверхности, разве только громкий выкрик молодой барышни с балкона над толпой – *ах, какой Ангел!* и запомнился. Мысли ангела были далеко от Твери и юной красотки в пространстве, да и во времени. 1848, мы осчастливили Габсбургов, подперев их трон своими штыками, затем тявканье Турции, подпираемое флотом Англии и Франции. Их пароходы у наших берегов, смерть от отравления отца под наглые ухмылки Франца-Иосифа в ответ на наши просьбы о помощи. Змеиное нежелание этого пруссака-еврея Нессельроде принять к исполнению дерзкий план отца о разжигании революции на турецкой земле.

8-го, в Вятке, я немного отошёл, кое как одумался и стал более осмысленно разбирать пророческий бред, приняв его всё же не за сумасшествие, а больше за предостережение, отец, мне надобно спасти отца от ранней смерти через два десятилетия, господи, вразуми меня, что мне делать, кому открыться? Рассказать? Кому? Василий Андреевич слишком добр, и доброго совета как идти против жестокости не даст. Другим? Сочтут Юродивым, так и называть в спину, втихую будут. Если я хочу спасти государя от смерти, а отечество от позора, мне нужно стать достойным его, молчать, молчать о том, что увидел и думать. Что-то предпринимать, невзирая на недоверие окружающих, не ведающих главной цели. Вечерами, устало опускаясь на постель, я ломал себе голову до мозговых конвульсий, зная, что в четыре утра придётся вставать, не выспавшись толком, но веря, что решение ко мне придёт.

Фортуна меня не обманула, и я вспомнил одну из картинок, украшающих биографию отца. Там, где горят наши корабли, все сплошь парусные, а вражеские пароходы посылают в них залп за залпом. Пароходы! Строить пароходы и картина будет другой! Почему у нас не строят пароходов, как у этого американца, у Фултона. И опять же, эти * пароходки* надо делать самим, без помощи англичан. Строит сейчас Царско-Сельскую железную дорогу опять же прусак, почто сами не можем? А *пароходки* Стефенсон поставляет, англичанин, главный враг, что делать, как делать?

12-го мая проехали Суздаль, я весь в думах.

13-го прибыли в Кострому и именно тут, при посещении приготовленного для нас *музеума* меня осенило. Я задержался у стенда с непонятными мне машинами, в ухо сразу стали нашёптывать, что сие дело рук купца Красильникова, самоучки-механника великого дара. Вскоре ко мне подвели и самого виновника данных чудо-изысков и я понял, что мне нужны люди, умные и преданные, то есть и те и другие. Передо мной сейчас стоял один из первых, тех кто понимает в машинах и деньги надо отдавать именно таким, а не бедным, ибо сие капля в море, и не богатым или чиновникам, ибо разворуют со свистом. Вот мой ответ пророчеству и я спросил у этого ответа, понимает ли этот тёзка что-либо в пароходах? Нужно, мол, чтобы быстрей любого аглицкого плавал, в ответ он на пару минут задумался и изрёк, что, мол, надо почитать, а так, дело не хитрое. Вот тогда я и спросил его, не желает ли он почитать в дороге, в моей карете, коя всегда открыта для лучших сынов России. После моей похвалы отказаться ему было решительно невозможно, ибо кто не желает быть лучшим?

16-го, уже в дороге, тёзка наконец-то оттаял и рассказал о себе. Отец его, набожный и оборотистый купец, торговал *суровским товаром. да представился рано, когда Александру только-только двадцать минуло. Деревянный дом отцовский, о двух этажах, он сломал и построил одноэтажный каменный с мизенетом. При безбрачии своём он отдался весь науке и изобретательству, никогда не учась, делал вручную замечательные приборы. Он сам устроил во дворе перед своим домом обсерваторию, для неё так же всё сделал своими руками. Он делал камер обскуры, микроскопы, песочные часы и астролябии, всё спорилось в его руках. Он оказался ещё и архитектором, его дом и одну из местных колоколен строили полностью по его проекту.

Напряжение от сна-предсказания спадало и стал опять радоваться жизни и свободе от родительского догляда, не забывая, впрочем, об увиденном.