Мне очень трудно заставить себя сохранять спокойствие, не броситься бежать. На дрожащих ногах я иду в сторону людного, всегда оживленного открытого рынка. Для начала мой план таков: убедиться, что за мной действительно следят. А потом – оторваться от преследователя, смешаться с толпой.

– Две мерки за фунт! – призывно выкликает уличный торговец, когда я прохожу мимо его лотка с фруктами.

– Брендовые джинсы за десятку! – вторит ему другой. – Всего десятка – и эти прекрасные новенькие джинсы ваши!

Пробираясь между стойками и лотками, я стараюсь петлять и затеряться среди людей – и когда наконец осмеливаюсь бросить взгляд через плечо, замечаю движущийся в моем направлении знакомый силуэт и синюю кепку с большим козырьком.

Значит, я права. За мной действительно следят. Рот мой стремительно пересох, сердце колотится еще сильнее, в груди поднимается острая волна паники.

Метнувшись в узкую нишу между двумя рыночными шатрами, я замираю, сжимаюсь, стараюсь сделаться невидимой. Из-под прикрытия сине-белых полосатых маркиз я вижу текущую мимо толпу и выжидаю.

Через несколько секунд появляется и влекомый этой живой рекой парень в синей бейсболке. Он нервно оглядывается, явно ища меня, но проходит мимо, спеша вниз по улице. Вскоре его синяя кепка теряется в толпе. Испустив вздох облегчения, я решаю наконец покинуть свое укрытие и через пару минут выползаю наружу, чтобы пойти наконец домой… совсем другой дорогой.

Я все еще медлю в тени полосатой маркизы – и тут кто-то трогает меня за локоть, и я подпрыгиваю на месте, едва не выскочив из собственной кожи. Резко обернувшись, я вижу перед собой грязного бородатого бродягу в засаленной дутой куртке и неряшливой шляпе. Изо рта у него несет дешевыми сигаретами, свободной рукой он скребет заросшую шею и хрипло спрашивает с жутким южнолондонским акцентом:

– Мелочишки ненужной не найдется, милочка?

Я так перепугалась, что не сразу могу ответить – только смотрю на него в немой панике, и он решает пояснить, чтоб было понятнее:

– На чашечку чайку, милочка, чес-слово.

Попрошайка сопровождает свою просьбу самой, должно быть, очаровательной из имеющихся у него в арсенале улыбок – зубы гнилые, десны воспаленные, вонь табака.

Рывком высвободив свою руку, я запускаю руку в карман куртки в поисках мелочи – хочу как можно скорее от него избавиться, пока он не привлек ко мне ненужного внимания. К счастью, пара монеток тут как тут, и я бросаю их в раскрытую ладонь нищего, а он, к сожалению, благодарно хватает меня за руку и игриво подмигивает:

– Вот спасибо, дорогуша, благослови тебя Бо…

Но тут лицо его каменеет, глаза словно бы становятся пустыми. Руки начинают отчаянно дрожать – и я успеваю испугаться, что сейчас его хватит сердечный приступ. Но тут его взгляд снова фокусируется и становится жестким и осмысленным, глаза темнеют, а пальцы сжимаются вокруг моего запястья, как железные когти.

– C’est elle! C’est elle! – выкрикивает он не своим голосом, высоким и резким. Он вздергивает мою руку высоко вверх, привлекая ко мне всеобщее внимание. – Elle doit être tuée, au nom de la Révolution! Liberté, égalité, fraternité! Vive la Nation! Vive la République! À la guillotine! À la guillotinе!

Он беснуется так громко, что люди со всех сторон оглядываются на нас, силясь понять, что происходит. А попрошайка, не отпуская моего запястья, все продолжает выкрикивать отрывочные фразы на чистом французском. На нас глядят уже десятки глаз – если этот кошмар продлится еще немного, мой преследователь снова выйдет на след!

Я умудряюсь не без усилий вырвать у него свою руку и бросаюсь бежать по рынку, расталкивая людей. В спешке я налетаю на ящик с яблоками, и румяные фрукты раскатываются по мостовой, я запинаюсь об один из них, теряю равновесие – но все же не падаю и продолжаю бег, хотя продавец яблок и сердито выкрикивает мне вслед какие-то ругательства.

За мной со всех ног, хоть и спотыкаясь, гонится бродяга-попрошайка, воздев в воздух грязные кулаки. С его обметанных губ сыплются обрывочные фразы на французском:

– À la guillotine! À la guillotinе!