— Наверное, время лечит все душевные раны, — неуверенно сказала она вслух.

— Главное, дожить и дотерпеть, пока яркие новости, которые приносит жизнь, отвлекут внимание и ослабят боль души, но залечиваются ли до конца душевные раны — не знаю, — горько усмехнувшись, ответил Сольмир.

Вокруг тихо шуршали камыши, тонко звенели собравшиеся на свет костра комары, несколько лягушек в озере попробовали начать ночной концерт, но режуще прозвучавшее в вечерней тишине громкое квакание показалось им самим грубым и неуместным, и они смущенно замолчали.

Любава попробовала похлебку из котелка и решила, что она уже готова.

— Снимаем? — спросил Всеслав.

— Только осторожнее.

Они сняли котелок, вытащили ложки, пододвинулись поближе друг к другу и принялись по очереди черпать густое вкусное варево, закусывая его еще не успевшим зачерстветь хлебом.

— Ты не передумала, Любава, дежурить ночью? — поинтересовался Всеслав.

Нет, Любава не передумала.

— Тогда, первая смена — твоя.

Самая легкая смена — первая.

Сольмир завернулся в одеяло и сразу сонно засопел. А Всеслав укладываться не спешил. Из-за облачка показалась луна, и дорожка лунного света посеребрила воду озера. Это стало сигналом для всех лягушек. Местные певуньи оглушительно грянули, уже ничего не смущаясь. Вместе как бы не стыдно. Любава бесшумно обошла полянку, прислушиваясь, подбросила дров в костер и уселась чуть поодаль. Всеслав подошел к ней и сел рядом.

— Расскажи о себе, Любава, — попросил он тихо. — Как Рагнар стал твоим названным отцом? Как все же получилось, что ты — дружинница Ингигерд.

— Ты нарочно разрешил мне дежурить? — в ответ спросила новгородка. — Чтобы расспросить?

— Нет-нет, — солгал ей жених. В последнее время присутствие Сольмира на самом деле сильно раздражало. — Само как-то получилось.

Они помолчали.

— Скажи Всеслав, — смущенно начала Любава, глядя вниз и выдирая травинки рядом с собой, — ты не забыл, что ты мне жених понарошку? Все так далеко зашло. Как ты думаешь выкручиваться? Если честно? На что рассчитываешь?

Всеслав дождался, пока ее вздрагивающий нерешительный голос не замер в окружающей их ночи, и только потом ответил.

— Если честно, то я надеюсь, что ты меня полюбишь, и все, что нас разделяет, покажется тебе мелким и неважным, — он осторожно взял девушку за руку, заставив вытряхнуть сорванные травинки. Она не сопротивлялась. Ему пришлось привычным усилием воли обуздать воображение и отогнать от себя мысли о том, как бы было невероятно хорошо, если бы она стала ему полностью принадлежать по всем законам человеческим и Божеским. Сдержанность и исключительная чистота этой девушки в последнее время вызывали в нем странные чувства. Если бы Любава стрельнула глазками, бросилась ему на шею и попыталась поцеловать, как это запросто могла сделать Касенька, то что-то необычайно важное в их отношениях болезненно бы хрустнуло. А потому он легко погладил ей руку и выпустил тонкие пальцы с сожалением. — Хочешь, я поклянусь тебе, что никогда не скажу ни слова против твоего Христа, когда ты станешь моей женой? Буду тебе помогать во всех твоих делах. Я никогда тебе не изменю, никогда не обижу. Что тебе еще пообещать?

— А наши дети?