– Что-то я не припомню, сестра, чтобы встречал вас ранее.

Эмма лишь пожала плечами.

– Внимание мужчин-мирян всегда суетно и полно соблазнов, поэтому, пока мать Стефания не велела мне отнести вам вина, я сама избегала встреч с людьми преподобного Гвальтельма.

– Ишь ты, – хмыкнул низкорослый. – Но это хорошо, что, перебирая четки и молясь, ты не забыла, сколько соблазна в мирянах.

Он даже ущипнул ее за щеку. Но тут увидел, что его сотоварищ перевел дух и поспешил забрать у него кувшин.

Эмма поспешила уйти. Затаилась в темноте, прислушиваясь к их разговорам, спорам о том, кто кому задолжал динарий. Потом голоса их стали все тише, но, даже когда они совсем смолкли, Эмма еще выжидала какое-то время.

Наконец вышла. Убедившись, что оба охранника крепко спят, кинулась к краю каменного колодца. Он был куда уже, чем тот, в котором содержали ее, и сверху покрыт решеткой, которую ей с трудом удалось стащить. Но когда он спустила вниз оставленную Геновевой веревку и Херлауг выбрался, она увидела, что за ним все же хорошо следили. Он был грязен, но с него даже не сняли куртку с бляхами, раны его были залечены, на пустой глазнице темнела повязка.

Херлауг радостно обнял ее.

– Птичка! О, Боги, я глазам своим не поверил вначале.

Она торопливо стала объяснять ему план побега. Херлауг выслушал, затем стащил с одного из спящих плащ, взял его оружие.

– Тебе бы тоже следовало одеться воином. Если побег нам удастся, многие обратят внимание на мелита, путешествующего в компании с монахиней.

И он торопливо стал раздевать более мелкого из охранников. Тот что-то ворчал во сне, но в себя не приходил. Затем Херлауг скинул их в яму, покрыл сверху решеткой. Эмма, зайдя в тень, с отвращением надевала чужую одежду, штаны. Боже, она никогда еще не носила ничего подобного, чувствовала себя в них неуклюжей.

Она облачилась в кожаную тунику, плащ, шлем из кожи с железной окантовкой. Он был несколько великоват, но когда она обвила вокруг головы косу, пришелся вполне впору. Больше всего неудобств представили сапоги – мягкие, из вывернутой мехом наружу овчины с подошвами из толстой кожи. Херлауг помог ей обвить их жесткими ремешками до колена. Им надо было спешить, ибо, хотя они не ждали проверки, но чем скорее они покинут аббатство, тем более шансов уйти от погони.

Когда они наконец вышли из башни, на дворе было тихо. Сквозь мелкую изморось дождя проступали темные постройки аббатства; огромная башня церкви казалась расплывчатой сквозь мрак.

– Куда теперь? – спросил Херлауг.

Подтягивая на ходу штаны, Эмма стала пробираться к служебным постройкам. Повезло, что она так хорошо знала аббатство, и они дошли до хлевов никем не замеченные. В кромешном мраке пробрались к конюшням. Конюх, как и обещала Геновева, сладко спал. Подвешенный к балке фонарь слабо освещал стойла. Лошади пофыркивали, косясь влажными глазами на вошедших. Выбрав пару из них покрепче, они спешно оседлали их. Также никем не замеченные, они прошли вдоль кухонь к калиткам в стене. Приходилось быть предельно осторожными, так как в кухне горел свет, слышались мужские голоса и визгливый смех послушниц.

Эмма загадала, что если они выберутся никем не замеченные, то она сможет добраться до Ролло, и они опять будут вместе. Но почти у самой калитки они натолкнулись на монахиню, вынесшую ведра. Она застыла, глядя на воинов, ведущих в поводу лошадей.

– Уж глухая ночь. Куда вы едете?

Эмма ничего не успела придумать, когда Херлауг резко шагнул к монахине, зажал ей рот и быстро перерезал горло.

– О, нет! – охнула Эмма. – Херлауг, ты зверь. Мы бы могли обмануть ее. Бедная святая женщина.