Ежов углубился в чтение, но в этот момент вошел Россохин в сопровождении двух привезенных из Москвы патологоанатомов. Он сел на стул и произнес только одно слово:
— Отравление.
Николай Иванович подпрыгнул на стуле, словно сел на шило, и, перегнувшись через стол, возопил визгливым, бабьим фальцетом:
— Это точно?
Россохин только кивнул головой. Врачи Беркович и Табачников принялись торопливо объяснять свое заключение, но Новиков прервал их:
— Товарищи, пробы крови и тканей взяли? Срочно на обработку Майрановскому.
Доктор Беркович, подхватив саквояж с пробами, быстро вышел, а Табачников еще задержался, что-то возбужденно рассказывая. Смертельно уставший, не спавший вторую ночь подряд Кирилл машинально прислушался к сбивчивым речам Табачникова.
— …я просто абсолютно уверен, что это — отравление! Если даже считать, что тот безграмотный неуч, который делал вскрытие, занес в тело какую-нибудь биокультуру, все равно нельзя объяснить
Новиков напрягся. Где-то он уже слышал про подобные симптомы.
— С этого места поподробнее, пожалуйста, — попросил он. — Разложение чистое или сопровождается каким-нибудь необычным запахом?
Патологоанатом задумался, а потом неожиданно выдал:
— А знаете, товарищ майор государственной безопасности, ведь вы правы. Мне-то, дураку, сперва казалось, что пахнет просто разлагающимся белком, а вот теперь я отчетливо припоминаю, что пахло… — Он озадаченно почесал средним пальцем нос. — Пахло эдак… знаете ли… вот слегка на запах фосгена похоже… эдак вот… скошенным сеном как-то. Но картина отравления совершенно не соответствует фосгену.
Новиков встал и прошелся по комнате.
— Очень интересно, товарищ Табачников, очень интересно. «Зоман»? Или «Табун»? — бормотал он, вышагивая из угла в угол. — Их уже изобрели? Возможно-возможно… Хотя… Может, какой-то Кулибин отыскался?..
Остальные присутствующие следили за ним, точно завороженные. Вот Новиков остановился и коротко приказал:
— Товарищу Майрановскому передайте: пусть обязательно сделает анализ на фосфороорганику. И в частности — на амиды цианфосфорной и метилфторфософоновой кислот. Только пусть будет очень осторожен!
Председатель Совнаркома Грузинской ССР Герман Мгалобишвили проснулся в прекрасном настроении. Осторожно, чтобы не разбудить жену, он выскользнул из спальни, с аппетитом выпил стакан мацони, поданный прислугой, и принялся делать утреннюю гимнастику. Семикилограммовые гантели легко летали вверх и вниз в его сильных руках, а в душе просто-таки пели птицы. Ну и что, что за окном — декабрь? Птицы в душе плюют на времена года!
Этот проклятый сталинский «глухарь» наконец получил свое. И опасными остались только двое: проклятый гетверан[97] Гоглидзе, который готов вылизывать задницы московскому зверю и его прихлебателю Берии; да еще этот набозаро[98] Багиров[99] в Баку. Впрочем, опасаться нужно только Гоглидзе. Багиров сидит в Баку, а теперь, после совместной подачи обращений от пятого декабря, Азербайджан — другая республика! А Грузия еще очень даже просто станет суверенной — всего-то и надо проголосовать за выход из состава СССР, и все! Буду[100] сказал, что все готово, и старик Махарадзе обещает помощь всех старых революционеров… очень жаль, конечно, что так не вовремя скончался «стальной лев Революции», но и без него управимся, без него. За легким завтраком — копченая фазанятина, пара ломтиков севанской форели с только что сорванной зеленью, фрукты и большая чашка шоколада с горячими булочками — Мгалобишвили читал свежие газеты. Странно, но до сих пор в них не было ни слова о новом составе Союза. Он уже решил, что нужно позвонить в Москву и узнать у доверенных людей — найдутся и там сторонники! — что это Коба медлит, как телефон зазвонил сам. Дожевывая последний кусок, Мгалобишвили взял трубку:
— Слушаю.
— Герман? — зазвучал в динамике голос Мдивиани. — У нас возникла проблема. Сегодня ночью прилетели следователи из Москвы.