— Fraulein! Kommen Sie hier... schnell, schnell![6]

В десяти метрах от неё стоял немецкий сержант, направив на неё автомат, и звал её. Ноги Одри словно приросли к земле; позади солдата с лицом бандита посреди дороги сбились в жалкую кучку женщины-заложницы, которых уводили другие вооружённые солдаты. Одри хватило присутствия духа, чтобы не убежать. Стиснув в руках кожаный портфель, где лежали ноты, чёрствая горбушка хлеба и бутылка яблочного сока, Одри ошалело подошла к толстому и коренастому врагу. Её с силой толкнули к стене дома, головой вперёд, и обыскали.

Рыдающих женщин повели в немецкий штаб; голландские лавочники и служащие наблюдали за мрачной процессией с бесстрастным видом, но в их глазах застыла немая ненависть. «Мы вам этого никогда не забудем». Группа шла мимо бакалейных лавок, где Одри и Александр часто получали, хотя и не без труда, цикорий и картошку по сниженным ценам. Вопреки всему девочка надеялась, что брат в этот момент придёт в магазин и сможет сообщить баронессе, какая беда стряслась с сестрой; но такие вещи случаются только в романах, думала она. Колонна остановилась на краю города, в некогда престижном квартале, знававшем лучшие времена. Все немецкие солдаты, кроме одного, разбрелись, чтобы набрать ещё женщин. Единственный охранник, прислонив винтовку к фонарному столбу, достал из нагрудного кармана кисет и стал сворачивать папиросу. Одри просто не верилось: неужели у неё появился шанс? Она обвела взглядом ближайшие закоулки. Решение было принято молниеносно. Хотя она больше года страдает от недоедания и так ослабла, что даже не в силах больше заниматься балетом, она рискнёт жизнью и попытается сбежать. В мгновение ока она задала стрекача, повернула за угол и промчалась по переулку, прежде чем охранник успел схватить ружьё.

По чистой случайности она, всё так же прижимая к себе портфель, зашла, пошатываясь, в сырой и тёмный подвал. Там были крошечное окошечко под самым потолком, несколько пустых деревянных ящиков, старые газеты, валявшиеся на полу, и семейство голодных крыс. Одри тут же замёрзла, хотя был август, снаружи сияло голубое небо и светило жаркое солнце. Оказавшись в этой дыре, пятнадцатилетняя девочка дрожала и плакала.

Обычно смелая и непокорная, Одри была напугана и подавлена. Что с ней станется? Что подумает мать? Она могла себе представить, как та беспокоится. Потом, измученная отчаянием, она от усталости крепко заснула, свернувшись калачиком на холодном, как лёд, и грязном полу. А когда проснулась, тонкий лучик света пробивался сквозь щель, заросшую паутиной. К Одри вернулось мужество. Она не знала, сколько времени проспала, но этот короткий сон очистил её душу от страха.

Она встала, расправила онемевшие члены и ощупью стала искать в темноте свой портфель. Извлекла оттуда засохшую краюшку и бутылку. Она не знала, сколько времени обстоятельства принудят её провести в этой крысиной норе, но предполагала, что это может быть несколько дней. Значит, надо экономить провиант. Дневной свет превращался в сумерки, а ночная тьма — в серый рассвет, и постепенно Одри утратила всякое представление о времени. Когда подвал сотрясался от громыхания нацистских танков и грузовиков, она начинала дрожать всем телом и напрягала слух, вытягивая шею. Ей казалось, что она обнаружена и за ней сейчас придут. Она пряталась в углу, когда вдоль крошечного окошка топали ноги в сапогах, и наблюдала за ними. Ноги удалялись.

Одри испытывала ужасную боль во внутренностях, всё больше слабела. Она уже не помнила, когда ела и пила последний раз; её жалкий провиант растаял... как давно? Пора ей было выбираться из своего убежища. Боль теперь была такая сильная, что попасться нацистам и отправиться в лагерь казалось не столь невыносимо, как терпеть эту пытку.

Ещё одно соображение привлекло её внимание: Арнем и окрестные посёлки вдруг оказались под перекрёстным огнём десантников Монтгомери и вермахта. Она боялась, что дом, где она притаилась, разбомбят, и это побудило её к бегству. В эту ночь Одри выбралась из своей норы и крадучись растворилась в темноте. Тут и там стояли немецкие посты с броневиками, но в остальном улицы были пустынны. Измождённая, без сил, она дотащилась до своего дома по тёмным переулкам и плохо освещённым проездам.

Встреча матери с дочерью была очень трогательной. Баронесса думала о худшем: что её дочь мертва или погибает в трудовом лагере. Одри требовалась срочная медицинская помощь. Позвали семейного врача. После долгих раздумий тот изрёк:

— Желтуха. У неё развилась тяжёлая форма гепатита, возможно, из-за недостатка витамина К, то есть зелёных овощей и зелени.

— Как цикорий, — простонала Одри.

— Сколько времени она скрывалась? — спросил врач.

— Почти месяц.

Одри потрясённо посмотрела на мать.

— Почти месяц?

— Если точнее, три недели и четыре дня, — сказала баронесса.

Одри медленно шла на поправку. Но обмен веществ серьёзно замедлился из-за последствий перенесённого шока. Позже Одри так будет вспоминать о последней военной зиме: «Я была очень больна. У меня была желтуха, а к концу войны развились сильная анемия и астма. Я страдала от всех болезней, связанных с недоеданием. Была ещё нехорошая отёчность, также вызванная плохим питанием. Руки и ноги отекали. Всё это из-за недостатка витаминов. Мы с моей матерью и тётей очень мало ели. Мы питались репой и мололи муку из луковиц тюльпана. Зимой не было ничего. Весной мы собирали в поле, что могли найти».

Все голландцы вспоминают эту голодную зиму, унёсшую 20 тысяч жизней. «Мы постоянно говорили о еде, о том, что мы будем есть, когда война закончится. Я думала, что съем одна целый шоколадный торт. Эти жестокие лишения сделали меня стойкой и невероятно восприимчивой ко всему хорошему, наставшему потом. Я высочайшим образом ценила свободу, хорошее здоровье и семейные радости, а также человеческую жизнь. И пищу. Мне было 16 лет, когда закончилась война, и я сильно повзрослела».

Война шла к концу, но предстояли последние сражения. В начале лета американские и британские войска освободили большую часть Бельгии и Франции. В середине сентября они были готовы двинуться за Рейн. Союзники разработали план, по которому, будь он реализован, Голландия могла быть освобождена ещё до Рождества 1944 года. Крупные войсковые части должны были десантироваться на парашютах в тыл врага, захватить города Эйндховен, Граве, Неймеген и Арнем, соединяющие их дороги и автомобильные мосты через Маас, Ваал и Рейн. Эта операция позволила бы 2-й британской армии выйти к германской границе[7].

Одри ничего не знала об этом плане, хотя её семью тайно предупредили: надо готовиться, «что-то будет». «Что-то» произошло 17 сентября, когда первый британский отряд приземлился как раз на западе Арнема, а затем вышел к северной оконечности моста и захватил его. «Вдруг начался страшный грохот после этой первой высадки, — вспоминала Одри. — Всё вокруг превратилось в один огромный пожар. Никто толком не понимал, что происходит. Мы увидели марширующих немцев и раненых англичан. Кругом был хаос. Нам всем пришлось сидеть дома. Мы тогда приютили друзей из других частей города, и у нас ночевали 37 человек. В Арнем хлынули эвакуированные с севера... около 90 тысяч человек. После этого жить стало ещё хуже, чем раньше. Было практически невозможно прокормить всех этих людей, которые жили у нас, и нам пришлось покупать на чёрном рынке муку, из которой мы варили похлёбку».