Изначально «Забавная мордашка» была театральной пьесой и называлась «День свадьбы». Это история о продавщице из^ книжного магазина в Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке, которую заприметил модный фотограф во время фотосессии для глянцевого журнала. Её превращают в модель и увозят в Париж, чтобы сделать серию романтических снимков. Как и Элиза Дулитл, девушка страдает от пренебрежительного отношения к ней наставника, а он, со своей стороны, не хочет признать, что его интерес к своей модели не только профессиональный.

Главный продюсер студии «Метро-Голдвин-Майер» Дор Шэри сначала прочил на роль девушки Сид Чарисс, но Роджер Эдене, ставивший фильм вместе со Стэнли Доненом, отверг этот выбор из-за неправдоподобности: актриса не производила впечатления невинности; зато этим качеством вполне обладала Одри Хепбёрн.

Одри выглядела идеальным противовесом исполнителю главной мужской роли Фреду Астеру. По словам некоторых биографов, чтобы добиться согласия актрисы, продюсеры признались ей, что Фред Астер готов участвовать в фильме, только если его партнёршей будет она. Но сам Фред Астер в мемуарах утверждает, что всё происходило с точностью до наоборот: Роджер Эдене рассказал ему, что Одри очень понравился сценарий, но она соглашалась играть главную женскую роль только при условии, что её партнёром станет он.

Киностудии закрутили интригу как следует: «Парамаунт» вовсе не собиралась одалживать Одри «МГМ» и не считала необходимым уступать Фреда Астера, с которым у неё был контракт на два фильма. Как пишет Астер в воспоминаниях, «разыгралась настоящая война. “Парамаунт” не была склонна к переговорам, для “МГМ” не могло быть и речи о том, чтобы уступить хоть на йоту. Ситуация зашла в тупик, и было непонятно, как из неё выйти. Мне постоянно твердили, что прийти к согласию между сторонами невозможно. Однако я знал, что Одри очень хочется сделать этот фильм, так что волей-неволей договориться придётся, не сегодня, так завтра, потому что Одри — такая женщина, которая знает, чего хочет, и твёрдо следует намеченному пути. Тогда я велел своему агенту отменить все остальные ангажементы. Я должен был подождать Одри Хепбёрн. Она сообщила о своём желании поработать со мной, и я был готов. Возможно, это была единственная возможность для меня поработать с великой, обворожительной Одри, и я не собирался её упускать. И точка».

Одри пришла в восторг, когда проекту наконец-то был дан ход. «Я осуществлю мечту всей своей жизни, снявшись в музыкальной комедии с Фредом Астером», — сказала она по телефону Луэлле Парсонс. Она жила тогда в Париже и приводила себя в форму в танцклассе, собираясь ехать в Голливуд на репетиции и запись песен в середине февраля 1956 года.

«Она ни за что не хотела признаться, что она в ужасе», — скажет потом Стэнли Донен. Его легко можно понять. Баланчин и Джером Роббинс считали Фреда Астера величайшим танцовщиком XX века; много позже то же самое скажет Барышников. Это мнение привело бы в ужас любого, кто знал о том, что требуется от танцовщика.

После долгого пребывания в отеле «Рафаэль» Одри вернулась в Голливуд и поселилась в Малибу, в доме, который снимала у режиссёра Анатоля Литвака. Пресса взахлёб рассказывала о её экстравагантной манере путешествовать (с полусотней чемоданов и саквояжей). Как говорилось в одном репортаже, «подобно королевской особе в изгнании, она возит с собой повсюду чемоданы со своими подсвечниками, серебряными блюдами, книгами, пластинками и картинами. Она также путешествует с множеством предметов своего любимого цвета — белого: столовое и постельное бельё, два вязанных вручную покрывала, столовые сервизы, крошечные пепельницы из лиможского фарфора и портсигары». Рассказывали даже, что актриса лично наклеивает на каждый предмет ярлычок и постоянно хранит их опись на листе простой бумаги, чтобы находить (и потом заново упаковывать) всё в нужном порядке. По словам Барри Пэриса, эта привычка досталась ей от матери, которая, как любая европейская аристократка, имеющая множество резиденций, путешествовала таким образом в славные времена своей юности.

Однако на съёмочной площадке Одри не позволяла себе ни малейшего каприза. Во время примерок она часами стояла на ногах — не жалуясь, не возражая. Видно было, как она устала; но она ни слова об этом не говорила. Переодевалась она невероятно быстро и споро — ни одного лишнего жеста.

Музыкальная комедия была испытанием, требовавшим большой выдержки, и Одри себя дисциплинировала. Каждое утро она являлась в офис Роджера Эденса, чтобы репетировать свою песню под пианино. Потом отправлялась на киностудию, где Стэнли Донен руководил оркестром и аранжировал музыку, а завершала день в репетиционном зале, оттачивая танцевальные па.

На запись песен ушла неделя — удивительно мало времени, с учётом сложных аранжировок и дотошности Стэнли Донена, Роджера Эденса и их команды. Первая песня, «Привет, Париж!», была самой сложной: в этой сцене Одри, Фред Астер и Кэй Томпсон (игравшая суровую редакторшу глянцевого журнала типа «Вог») прибывают в аэропорт, а потом каждый отправляется открывать для себя красоты французской столицы. Их показывают в каком-нибудь типично парижском месте, то по отдельности, то на экране, поделённом на три части, пока они вдруг не сходятся вместе на смотровой площадке Эйфелевой башни (на которую они поклялись не подниматься, потому что это «для туристов»). Эта песня должна была длиться ровно пять минут, и за это время сменялись 38 видов Парижа.

У Одри и Фреда было только пять недель, чтобы отрепетировать и записать 14 музыкальных фрагментов фильма перед началом съёмок. Согласие между двумя партнёрами было идиллическим. Одри вспоминала о их первой встрече: «Помню, на нём были жёлтая рубашка, серые фланелевые брюки, красный шарф, повязанный вокруг талии вместо пояса, а на ногах мокасины, из которых торчали розовые носки. А главное — неотразимая улыбка». Она продолжала: «От одного взгляда на мужчину, который показался мне самым элегантным, самым обольстительным и самым изысканным из всех, кого я знала, я обратилась в соляной столб, а моё сердце перестало биться. И потом вдруг я почувствовала его руку на моей талии и осознала, что он с неподражаемым изяществом и со своей несравненной лёгкостью в буквальном смысле оторвал меня от земли. И тогда я испытала ощущение, которое все женщины в мире мечтали пережить хотя бы раз в жизни: каково это — танцевать с Фредом Астером».

Хотя на съёмочной площадке возникали небольшие трения, добрая по характеру Одри с ними совладала. «В одной сцене, — вспоминал Стэнли Донен, — мы с Одри согласились с тем, что на ней будут чёрные брюки в обтяжку, чёрный пуловер и чёрные туфли, которые, кстати, входили в её обычный гардероб. Так что я не требовал от неё ничего невероятного. Но я сказал ей мимоходом, что ей надо надеть белые носочки, и это её ошарашило. “Ни за что! — воскликнула она. — Это обрежет мою фигуру у щиколоток!” Я возразил ей, что без белых носков она растворится на заднем фоне, все её движения будут нечёткими и танцевальный номер станет тусклым и невыразительным. Она разрыдалась и убежала к себе в гримёрку. Через какое-то время она взяла себя в руки, надела белые носочки, вернулась на площадку и снялась в своих сценах без нареканий. Она была настоящим профессионалом. Потом, посмотрев отснятый материал, она прислала мне записку: “Вы были правы насчёт носков. Ваша Одри”».

Одри не только танцует в «Забавной мордашке», но и поёт. Это был подвиг — с её-то тоненьким голоском! Всё нужно было отрепетировать и записать в Голливуде перед оркестром из более чем пятидесяти музыкантов, а потом петь под фонограмму, когда съёмочная группа уехала в Париж. Роджер Эденс вспоминает закадровую историю: «Даже для опытных артистов делать все эти дубли и перезаписи — большое испытание для нервов. Я боялся, что у Одри не получится». Стэнли Донен тревожился о другом: «Фред был очень хорошим танцором. Кроме того, кое-кто, например Джордж Гершвин, Ирвинг Берлин и Коул Портер[37], знал, что он поёт ещё лучше, чем танцует. Я говорил себе: “Боже мой, сможет ли Одри встать на его уровень?” Она нервничала, и Фред это чувствовал. Она постоянно срывалась на одной ноте в трёх-четырёх первых дублях, и нам приходилось останавливаться и начинать сначала — и так несколько раз; такие вещи и профессиональную певицу доведут до нервного срыва. Фред видел, что она всё больше нервничает при каждом повторе. Когда Одри загубила очередной дубль, Фред не остановился, но вдруг сам спел фальшиво — нарочно, и сказал: “Пожалуйста, извините меня, Одри”. Это была простая уловка, и она, конечно, это поняла, но это было то, что нужно, чтобы разрядить напряжение и показать, что все мы не без греха. С тех пор всё пошло как по маслу... ну, почти».

«Я горжусь своим голосом в “Забавной мордашке”, — скажет потом Одри. — Многие люди не знают, что фильм не был дублирован. Кэй Томпсон убедила меня, что я прекрасно справлюсь сама, и я рада, что она это сделала. Я так боялась играть с Астером, чувствовала, что я не на своём месте. Но я всегда мучаюсь от жуткой неуверенности в себе, прежде чем что-то сделать. А как только начинаю работать, все страхи пропадают».

Съёмочная группа «Забавной мордашки» переехала в Париж в апреле 1956 года для натурных съёмок. Одри и Мел снова жили в отеле «Рафаэль», который стал их домом на несколько месяцев. Мел начал работать в фильме Жана Ренуара. Журналистка Маргарет Гарднер вспоминает, какое удивление испытала, наведавшись в их апартаменты в отеле. Почти вся мебель была вынесена и заменена мебелью Ферреров.

Картины, ковры, диваны, покрывала на креслах, настольные лампы, простыни, вазы, подушки, серебро, хрусталь, скатерти, графины и подносы — всё доставили с мебельного склада в Швейцарии, где они хранились в ожидании того дня, когда у Одри с мужем появится собственный дом (помимо шале в Бюргенштоке, который они снимали у Фрица Фрея). Одри как будто испытывала нарастающую потребность пустить корни, а потому окружала себя привычными вещами повсюду, где была вынуждена жить ради работы. Ибо отныне её образ жизни был таков: гранд-отели, элегантные, но безликие апартаменты. Только защитный слой привычных предметов мог заполнить пустоту, пока не появится ребёнок. Не имея семьи, Одри перевозила с собой свой семейный очаг. В интервью той поры она призналась: «Иногда мне кажется, что чем больше успех, тем менее надёжно себя ощущаешь. В какой-то мере от этого становится тоскливо, правда».