Кухня была отличная, и мы с Владимиром подумали о том, можем ли мы взять интервью у менеджера ресторана. Я проследил за ним — быстро двигающийся, интеллигентный мужчина лет тридцати, с бритой головой и аккуратной круглой бородой. Но было не так-то легко заставить его сосредоточиться на интервью. Он все время отвлекался, давая указания работникам. Он ни на секунду не выпускал из виду все, что происходило в ресторане. Он хотел быть уверенным, что работа идет так, как ей положено идти. То есть по высшему разряду обслуживания посетителей.
Он согласился на интервью, но сразу предупредил, что должен получить разрешение от руководителя корпорации. Это заняло еще полчаса. Его супервайзер, находившийся дома, сказал, что все в порядке, но ему нужно поставить в известность кого-то еще выше. Следующий человек позвонил в ресторан, выразив беспокойство по поводу съемок, как потенциально плохой рекламы. Я взял трубку, объяснил суть нашего проекта, напомнил ему про Ильфа и Петрова и заверил его, что нам так понравился ресторан, что в любом случае наша съемка будет иметь только положительный эффект.
«Хорошо. Но не снимайте внутри ресторана. Это наша корпоративная политика. Никто спорить с этим не имеет права».
Всей этой ситуацией Владимир был крайне недоволен. Особенно его рассердил тот факт, что корпорация может запретить менеджеру давать интервью. «Что это за Первая поправка к Биллю о правах! — воскликнул он. — Если компания может запретить говорить парню!»
И это правда. Еще тридцать лет назад, будучи студентом юриспруденции, я четко знал, что Первая поправка запрещает разглашать только правительственные секреты. Теперь частные компании тоже могут контролировать то, что их работники говорят о своей работе и работе всей компании.
Познер разговаривал с менеджером перед входом в ресторан. Джо отвечал достаточно честно. Он сказал, что американская мечта все еще жива и, если будешь много работать, можешь далеко продвинуться. Но в прошлые времена было гораздо больше правды во всем, и можно было, просто много работая, добиться успеха. Сейчас экономика очень сильно изменилась, и человек должен постоянно находиться в поиске новых возможностей; сейчас очень трудно вырваться из этого замкнутого круга. Он сказал, что верит в Конституцию и в Билль о Правах — это его основные принципы. Он верит, что Америка — свободная страна, но эта свобода ограничена некими правилами, заложенными в самой Конституции. И к этому добавил, что очень озабочен изменением восприятия американцев самих себя по этническим признакам. «Мои предки из Германии, и я горжусь этим. Но при этом я на сто процентов американец. Как же люди могут воспринимать себя как-то по-другому?»
Мэр Ардис посоветовал нам посмотреть статую Абрахама Линкольна в Пеории. По его словам, памятник установлен именно на том месте, где в 1854 году Линкольн говорил свою знаменитую речь об отмене рабства, а неделю спустя сенатор Стефен Дуглас призывал к сохранению рабства. Как и каждый американский школьник, я читал об этих знаменитых дебатах между Линкольном и Дугласом. Они оба изъездили весь Иллинойс, и всюду разворачивались жаркие дискуссии о рабстве. В учебниках моих дней это представлено просто как громкие дебаты, когда две популярные политические фигуры выражали свои контрастные принципы. Только спустя много лет я прочитал кое-что из того, что говорил Дуглас. Это были грязные политические технологии, игра на глубоких предрассудках белых людей. Он сказал, что если Линкольну кажется, что черные равны в правах с белыми, то ему должно быть очень комфортно, если его собственная жена будет ехать с негром в закрытой коляске, пока он, Линкольн, «как гостеприимный муж», будет править лошадьми…
Я бывал в Вашингтоне у памятника Линкольну перед зданием Конгресса. Я поднимался по ступеням и стоял рядом с огромной статуей мужчины, в полном спокойствии раздумывающего о судьбах нации. Что могло в Пеории сравниться с этим? Я ожидал увидеть сентиментальную небольшую скульптуру. Усилия маленького города увековечить небольшую частицу славы, доставшейся ему от Линкольна.
Мы подъехали к зданию суда, рядом с которым находилась эта скульптура. Я был удивлен ее небольшими размерами — в натуральный рост великого президента. Скульптура стояла на маленьком гравийном островке. Без мраморного постамента. Это был молодой Линкольн, не тот, которого мы привыкли видеть на картинках. Без бороды, выступающие скулы и взъерошенные волосы. Он был в костюме и жилете, что не скрадывало узости его плеч и худосочности телосложения. В нем ощущалась какая-то слабость, и, смотря на него, появлялись мысли о шатком его здоровье. Его ступни в ботинках казались очень большими и твердо стояли на земле. Я находился рядом с ним. Он был всего лишь на несколько дюймов выше меня.
Так вот — это был не тот Линкольн, о котором я много читал. Находясь здесь, я понял, что до этого
Владимир сказал о нем верно и сильно. Он сказал, что Линкольн был здесь, но не в качестве политического гиганта, каким мы его знаем. Он был здесь просто как человек. Он стоял здесь за шесть лет до того, как стал президентом, и говорил, что порабощение людей — бесчеловечно. Это не может больше продолжаться.
Мы закончили снимать, и ребята стали упаковывать оборудование. Я стоял рядом с мраморной плитой, на которой была выгравирована речь Линкольна, и слезы стекали по моему лицу.
Глава 6
Колорадо Спрингс
У нас ушло двенадцать часов на то, чтобы доехать из Чикаго через Сент-Льюис до Майами, штат Оклахома. В три ночи мы легли, а встали уже в семь. Потягивая кофе, я заметил на заправочной станции через дорогу от нас группу людей в ярких комбинезонах. Рядом с двумя пикапами с одинаковыми надписями «Кровельные работы» стояли пятеро рабочих и, судя по важному виду, их босс. Несмотря на такую рань я решился подойти к ним. Представившись, рассказал о нашем проекте и задал им обычные вопросы Владимира:
— Как вы считаете, Америка идет в правильном направлении? Жива ли еще американская мечта?
Мои вопросы, видимо, несколько озадачили кровельщиков, они ответили не сразу. Наконец один произнес, что времена нынче стали тяжелее, чем прежде. Я спросил: «А что для вас значит быть американцем?» Последовала очередная пауза. Затем раздался ответ: «Быть американцем лучше, чем мексиканцем!» — и все засмеялись. Думаю, рабочий не хотел никого оскорбить, но звучало это вызывающе.
Их начальник был озабочен будущим Америки и ее экономики, обеспокоен тем, что из-за наплыва иммигрантов его люди могут потерять работу. Самый разговорчивый из них прошелся по политикам: «Богатые становятся еще богаче, а политики служат им верой и правдой». Рабочий грубовато заметил, что «дерьмо скатывается с горы», а он с товарищами оказался как раз у подножия этой горы. Его жена беременна, а у них нет медицинской страховки. Роды будут стоить пятнадцать тысяч долларов. И единственная возможность для него получить деньги — заложить землю родителей.
Босс развел руками: «Я бы сделал медицинскую страховку своим рабочим, но это чересчур дорого».
Я поинтересовался, как, по их мнению, решить проблемы медицинского страхования. Цены на медобслуживание растут, а в стране почти пятьдесят миллионов незастрахованных американцев. Не стоит ли создать программу государственного страхования, как в Канаде и Европе? Нужно ли регулировать цены на медикаменты?