— Один волк напал на десяток вооруженных охотников и убил четверых? Не врёшь ли ты, Пустельга?
— Ты не видел его, сказалец! — горестно воскликнул юноша. — В холке он с тебя ростом, килограмм за сто с лишним будет — большой, словно медведь! Да и не волк это, а тёмная сила, проклятье! Шерсть чёрная, глаза белым огнём горят, а с клыков пена кровавая капает. Если он до тебя доберётся — тут тебе и конец. Людей, словно кукол в зубах своих мечет… Но не в волке был самый страх, а в том, что пришло вместе с ним…
Пустельга замолк, глядя в кружку. Глаза парня от тяжёлых воспоминаний наполнились слезами, а в горле заклокотало.
— Прокляли нас, скиталец. Всех до единого прокляли. Дичь ушла — ни одного плешивого зайца в лесу не осталось. Пробовали мы ставить на реке сети, но вместо рыбы увидели, что они порваны все, как будто нарочно. Лес вокруг посёлка оскудел невозможно. Даже ягод малым детям и тех собрать не могли. Тех, кто далеко от посёлка уйдет, волки сразу к смерти и приговаривают. Ещё до первых морозов болеть мы начали. А как завыли метели, каждый закрылся в своём Тепле и спрятался. Но от хвори так не сбежишь. Морозы выйти наружу не дают, а в избах лишь кашель и предсмертные стоны. Ничего не помогало. Те же, кто продержался и выжил, весной по соседским домам трупы вытаскивали и прямо во дворах хоронили — сил не было за околицу оттащить. Наш двор такая судьба миловала. Отец с матерью и сестрой живы были, не заболели. Мало нас оставалось, всего пять дворов где хоть кто-то ещё стоял на ногах. Но и до нас проклятие добралось…
Будто услышав слова Пустельги, где-то вдали завыл волк. Жалобно, скорбно, надрывно. Парень поднял глаза и обернулся в сторону леса. В его взгляде, кроме страха и горя появилась отчаянная злость. Пальцы охотника побелели, крепко стиснув железные стенки кружки.
— Чёрный Зверь был не один, он привел свою стаю — семь матёрых волков; ни переярков, ни прибылых, ни волчиц. Только взрослые волки с шерстью серого цвета, каждый лишь чуть меньше своего вожака. И не животные это — само зло во плоти! Ни один волк на человека в его жилье не полезет. А эти…
Рука охотника метнулась к своей трехлинейке. Быстро передёрнув затвор, он положил оружие к себе на колени. Ему стало спокойнее, и Пустельга смог вернуться к рассказу.
— Стая всегда приходит глубокой ночью. Врываются во дворы, сносят двери, забираются в окна, начинают вытаскивать людей из постелей — находят везде, где бы ты ни укрылся. Выволокут человека из дома, и начинают рвать его прямо на улице. Не волки это — убийцы. Бежать некуда, стая настигнет тебя в лесу и прикончит. Мы пытались дать отпор, защититься, но ничего их не брало. В последнюю ночь уцелел только наш дом. Мы знали, что волки придут, и отец снова приготовил оружие. Мать с сестрой спрятались в подполе, а мы взяли окна с дверьми на прицел и начали ждать. Поздно за полночь волки подступили к деревне. Узнать, что стая явилась легко: начинают громко выть за плетнями, ещё издали себя раскрывают. А потом к домам подбираются, о заборы скребут, по окнам тени их мечутся. Эти волки не боятся людей, знают ведь, что мы их сами боимся.
Взгляд Пустельги похолодел, он начал вспоминать самое страшное.
— Первым в окно ринулся вожак, хотел нас зубами достать. Мы с отцом выстрелили, но только черную шерсть опалили. До сих пор помню с какой злобой тот взвыл — такой рык не уступит медвежьему. Дверь трясётся, скрипит — стая внутрь Тепла нашего ломится. И тут слышу, как мать закричала: волки учуяли их с сестрой и начали дом подрывать. В этот миг дверь с петель и слетела. Один из серых зверей бросился на отца. Я выстрелил, но пуля эту тварь не остановила…
Закрыв на минуту глаза, Пустельга перевёл дыхание. Когда он вновь заговорил, голос у парня предательски дрогнул.
— Сам не помню, как выскочить удалось. Упал на улице, а поднялся уже среди волков. В погребе мать и сестра кричат — трое зверей к ним почти докопались. У меня в винтовке три патрона осталось, на каждую сволочь. Но выстрелить я успел всего только раз. Вожак набросился на меня и больше ничего уж не помню. Услышал только, как винтовка на землю упала, а за ней кубарем сам полетел…
Его руки вновь затряслись. Он сжал их в два кулака и, срываясь, завершил свой рассказ.
— Очнулся под утро, когда солнце уж встало. На ноги поднялся, но лучше бы умер вместе со всеми! На мне и царапины нет, а всю семью мою разорвали!
Он не мог больше держаться, Пустельга отвернулся и зарыдал. Сочувствуя, Михаил потрепал его за плечо. Олег тем временем мрачно смотрел на подрытые сены опустевшего дома. Лишь Анюта равнодушно глядела на молодого охотника, словно и не поняла какое горе случилось у осиротевшего человека.
Подперев рукой щёку, она проговорила:
— Жалко еленя.
И вдруг скиталец понял, что на ней нет перчатки. Затихший Пустельга смотрел прямо на татуировку ярила.
— Ты Навь…
— Анюта! — закричал Михаил, вырывая девушку из размышлений. Но было уже слишком поздно.