«Мне приходится заучивать такие огромные тексты, я не могу перегружать свою память именами-фамилиями», – не раз говорила она. Операторы, осветители, журналисты – стоило актрисе поговорить с кем-то из них хотя бы десять минут, и новый знакомый становился «chéri». Не стали исключением даже официанты «Рица», которые подавали напитки и блюда с максимально возможным почтением и благородством манер и ничему на свете не удивлялись. Кстати, в тот вечер только они и служили напоминанием, что я здесь не на вечеринке с друзьями в «Ла Палетт».

Конечно, Солен не называла «chéri» мужчин, к которым чувствовала антипатию. Этих она именовала «идиотами» или «занудами», причем «зануда» звучало в ее устах, пожалуй, хуже, чем «идиот». «He was a bore, wasn’t he, chéri?»[16] – сказала она для надежности по-английски, с американским раскатистым прононсом, обращаясь к Аллану Вуду и говоря о своем последнем сердечном друге, итальянском автогонщике Альберто Тремонте.

– Нет, вы можете представить? Гонщик и страшный зануда! Скажу вам, я чуть не умерла со скуки.

Мужчин, с которыми своенравная кинодива действительно была близка, она никогда не называла «chéri». Ее избранники получали другие прозвания – mon lion или mon petit tigre[17]. Последним ее «тигренком» был крупный землевладелец из Техаса, на самом деле его звали Тед Паркер.

Но мое имя она, как ни странно, запомнила сразу.

– Ален, – сказала она, – поведайте нам какую-нибудь интересную историю из вашей жизни. – Ее безумно веселило, что Аллан Вуд постоянно коверкал мое имя, и с удовольствием делала режиссеру замечания: – Его зовут Ален, а не Аллэн.

– Я же так и говорю – Ал-лэн, – каждый раз оправдывался он и, добродушно удивляясь, поднимал брови. – Ал-лэн – супер-мен.

Солен толкнула меня в бок, мы расхохотались и смеялись до слез.

Смеялся и Аллан. У него было отличное чувство юмора, к тому же он обладал завидным качеством – умел посмеяться над собой. Я заметил это еще тогда, когда мы выбирали закуски. Аллан, изучив громадное меню, остановился на яйцах кокот.

– Яйца кокот – в этом есть нечто эротическое, – сказал он. Не прошло и получаса, и он в ужасе уставился на поданную тарелку – на ней стояла мисочка, а в мисочке в слизистой бурой жиже плавали полусырые яйца и кусочки грибов. – Боже милостивый, что это такое! – вскричал он, с опаской глядя на дымящееся варево, которому, между прочим, приписывают свойство повышать потенцию. – Кто-нибудь в ресторане уже ел это? Боже мой, не надо было заказывать. Я, конечно, старик, но зубы у меня еще ого-го!

– Вот это, chéri, мужчины едят, когда у них что-нибудь намечается, – просветила его Солен, причем уголки ее губ подозрительно подрагивали.

– Не верю, – проворчал Аллан, качая головой, и с отвагой камикадзе обмакнул кусочек багета в пресловутые «яйца кокотки», потом осторожно попробовал. – Интересно… – Он несколько раз кивнул. – Вкус своеобразный. Но fried eggs, sunny side up[18], мне почему-то больше нравится. – Он решительно запил противную размазню добрым глотком красного вина, отбросил салфетку и посмотрел на меня. – Что ж, тем вкуснее будет стейк. Но прежде нам с вами надо кое-что обсудить.

Сказав это, Аллан Вуд разом перешел к делу, ради которого, собственно, мы и встретились. Солен, любые разговоры о делах считавшая «скукой смертной», поднялась и, захватив свою черную лакированную сумочку, пошла, как она выразилась, «немного освежиться».

Она еще не вернулась, а все важнейшие вопросы мы уже решили. Даже если бы раньше у меня были какие-то сомнения или я колебался, действительно ли стоит предоставить кинотеатр для съемок «Нежных воспоминаний о Париже», то после разговора с Алланом Вудом от любых сомнений не осталось бы и следа. Режиссер умел разговаривать с людьми, а внушительная сумма, которую он определил в качестве компенсации за мелкие неудобства и за то, что на одну неделю кинотеатр придется закрыть, была более чем убедительной.

– За неделю управимся, семи дней вполне хватит, чтобы снять две-три сцены, которые я наметил, – уверил он, и из его слов я сделал вывод, что все будет просто и легко.

Когда в самом прекрасном настроении мы подняли бокалы «за наш совместный проект» и Аллан Вуд заявил, что намеревается приступить к съемкам ровно через три недели, я еще не подозревал, чем этот совместный проект обернется для моего скромного кинотеатрика и, главное, для меня самого. У меня ведь не было ни малейшего представления о волнениях, которые ждут меня в ближайшие три недели. О моем отчаянии. И моей надежде. О необычайно хитро запутанной интриге, начавшейся с драматической истории, которая случилась в Париже почти десять лет тому назад.

Пока нам подавали заказанные блюда, я слушал разъяснения Аллана Вуда, говорившего о своем новом фильме, и вдруг мельком подумал: а как бы отнесся ко всей этой истории мой дядюшка Бернар? Даже если допустить, что «Нежные воспоминания о Париже» не будут «импрессионистическим» фильмом в дядином понимании этого слова, все равно история старику понравилась бы. Да, наверняка. С какой радостью я рассказал бы дяде Бернару, что его маленький кинотеатр удостоился столь блистательного отличия. И что в «Синема парадиз» я встретил любовь своей жизни.

Аллан Вуд завершил свой рассказ.

– Ну что, как вам сюжет? – спросил он.

– По-моему, должен получиться действительно хороший фильм, – сказал я и вдруг ощутил гордость и счастье. Я вспомнил о Мелани, подумал, как бы мне хотелось увидеть ее сейчас. Не терпелось узнать ее мнение, но я был уверен, что она пришла бы в восторг, как и я сам.