5.

Спустя пару дней, адских, кошмарных, тоскливых дней, в течение которых мы с матерью практически не разговаривали друг с другом, а молча варились каждый в своем горе, она вдруг меня огорошила:

– Даш, а давай тоже уедем из Зареченска?

– Куда? Зачем? Тоже скважину бурить?

– Даш, я серьезно. Я понимаю, что у тебя выпускной класс. Но и ты пойми, мне тут очень тяжело. Невыносимо.

Знала я, почему ей невыносимо. К нам бабуля, папина мать, днем приходила, пока я в школе была, и учинила эпический разнос. Это вообще в ее духе – скандалить по любому поводу, а тут такое. Потом бабушка позвонила мне и двадцать минут рыдала в трубку, причитая, что эта (так она называла мою маму) нам жизнь разрушила и всех нас опозорила.

«Ванечка всё для неё... – подвывала она. – А эта предала его! Нож в спину воткнула!»

«А он предал меня», – отрезала я, разозлившись, и сбросила звонок. Ну не могла я больше мусолить эту тему. Зачем все время об этом стонать и квохтать? Кому от этого легче? Мне лично – нет.

А дома мать завела ту же пластинку.

– Даш? Не могу я тут... плохо мне...

– А мне нормально, – огрызнулась я. – Я не хочу никуда уезжать. У меня тут друзья, да вообще всё.

– Понимаю, – вздохнула мать. – Но ты молодая, появятся новые друзья, новые увлечения. А там, к тому же, будут такие перспективы…

– Мне не нужны новые друзья и новые увлечения, и перспективы твои не нужны. Мне нравится так, как есть.