— Заняться нечем? Чистить оружие! — ору так, что осевшая пыль снова поднимается в воздух.

Бойцы вскакивают, прячут за спину карты, проигравшие — шмотки. И эти люди пережили бомбежку!

— Так все давно почищено, — оторопело встревает Макс.

— Значит, сапоги и пуговицы! Взвод, равняйсь! Смиррно! Сто отжиманий! Выполнять приказ! Рядовой Веселков, два наряда вне очереди!

— За что?!

— Три наряда.

— Есть, — вытягивается Макс.

Во мне до сих пор все клокочет:

— Вы что тут развели? Мы в окружении! Война идет! Наши бойцы, возможно, умирают, а вы тут на раздевание играете! Стыдно!

Они стоят предо мной темные, как туча.

— Нечего нас стыдить, мы в бой, как на праздник пойдем, — сощурившись, сжимает кулаки Игорь, плечистый бородатый мужик — самый старший в моем отряде. — А сидеть тут, как мыши в норе, тошно да противно. Это имперцы вон год под Нарголлой торчат, ни мычат, ни телятся, а мы воюем.

Я делаю шаг ему навстречу, Игорь распознает в моем движении угрозу и бросается с такой же грацией и выучкой, как покойный Гера. Пропускаю его и слегка придаю ускорение в плечо, Игорь кувыркается, башкой таранит койку, на которой мирно сопит Танюшка. От грохота девочка вскакивает с постели, испуганно трет глаза; растрепанная со сна, с круглыми глазами, она похожа на совенка.

Кто-то сзади прыгает мне на спину, сжимает горло. Макс! Бросок через плечо, юморист летит следом за Игорем под многострадальную Танину койку.

— Ну, кто еще хочет попробовать?

Желающих больше не находится.

— Взвод, выполнять приказ! — едва разжимая челюсти, сведенные злостью, выдавливаю я. Вижу, как они обижены, готовы меня без соли съесть.

Секунду стоит грозовое молчание, потом все ложатся на пол. Спины и плечи мерно поднимаются, слышно тяжелое дыхание трех десятков солдат. Потерпите, ребята, выведу вас из окружения, и наши пути разойдутся.

Минуту наблюдаю за взмокшими спинами и ухожу в боевой отсек, где дежурные не отходят от узких щелей бойниц. Свет проникает сюда тонкими лучами, чуть поддувает, и оттого после жаркой казармы кажется прохладно.

Снег пошел, да такой крупный, густой, за пеленой ничего не видно. Молодец, Таня, святое дитя, вымолила у небес нам отсрочку.

Хочется курить, но нельзя. Опять ожидание, минуты ползут еле-еле, неохотно собираясь в часы. В каземате непривычно тихо: дисциплина налажена, бойцы при деле, даже Аркашка не шумит. Стоп! А где же Аркашка? В казарме его не было, я заглядываю на склад — никого. Черт! Триста тысяч чертей! Неужели удрал? Но как умудрился?