— Да, — подтвердил Лёха, неспешно вынимая из сумки принадлежности для письма. — Произошло кое-что ещё, о чём я хочу поговорить с вами.
На стол легла сперва бумага, а затем карандаш и «случайно» прихваченное с ним золотое стило, найденное недавно в комнате распорядителя.
Вопреки ожиданиям, Аланис продолжал напряжённо смотреть на «дознавателя», ожидая продолжения. Золотой цилиндр вызвал у него ровно ту же реакцию, что и бумага — полнейшее равнодушие. Безразлично скользнул взглядом, даже на миг не задержав его. Никакого непроизвольного расширения зрачков, или других признаков.
Озадаченный таким поворотом Лёха сделал вид, что заметил ошибку, и убрал стило обратно в сумку.
Снова никакой реакции. Аланису сейчас было глубоко наплевать на этот предмет.
— Есть основание полагать, — продолжил несколько обескураженный Стриж, — что не все в тот день погибли от взрыва. Одному человеку кто-то помог расстаться с жизнью.
Легенду он продумал заранее. Идеальная тайна, объясняющая повышенный интерес к трагическим событиям и странным вопросам. Простая, правдоподобная и, одновременно, не способная навредить Лауре в случае распространения.
— Немыслимо… — Лёха готов был поклясться, что распорядитель действительно потрясён услышанным. — И вы полагаете, что я имею к этому отношение?
Он не выглядел расслабившимся, или успокоившимся, каким должен быть вор, узнавший, что дело вовсе не в пропавшей казне. Но и виновным Аланис не казался. Он смотрел в глаза собеседника шокировано, но вместе с тем требовательно. Правда даже это он делал по обыкновению блекло, напоминая скорее выцветший портрет, а не живого человека.
Играют в потрясение обычно куда ярче, публично демонстрируя более сильные чувства.
— Вы находились там, — напомнил Лёха, решив ещё немного понаблюдать за распорядителем, а заодно собрать побольше информации о дне ограбления. В то, что перед ним находится похититель казны, он уже не верил. — И многие сообщили, что вы не помогали в разборе завалов, а просто стояли, смотрели, а затем ушли.
Вот теперь Аланис отвёл взгляд. Он долил себе вина, взял бокал и вновь откинулся на спинку кресла, но не расслабленно, а скорее подавлено.
— Несмотря на весьма внушительный список моих злодеяний, я никого не убивал, — сообщил он, сделал большой глоток и печально посмотрел в глаза Стрижа. — Я — трус.
В ответ на удивлённый взгляд собеседника он едва заметно дёрнул уголками губ:
— Помимо того, что я самым вульгарным и непочтительным образом указываю людям на их недостатки, я ещё и склонен признавать свои. Я — трус. В отличие от большинства родичей, я никогда не считал способность убивать доблестью, или поводом для гордости. Я не переношу вида крови и, говоря откровенно, я просто окаменел при виде…
Он сглотнул подступивший к горлу ком и поспешно приложился к бокалу с вином. Вид его наводил на мысли, что Аланис вот-вот наблюёт на дорогой ковёр.
— Прошу прощения, — отдышавшись, продолжил он. — Просто видеть, куски плоти, ещё недавно бывшие живыми, дышащими, мечтающими людьми… То было испытание, с которым я не справился. Я позорно бежал от этого ужасающего зрелища туда, где от меня был хоть какой-то толк.
— И куда же? — уточнил Лёха.
— В работу, — глядя перед собой ответил Аланис.
Стриж не раз видел этот взгляд, направленный словно за пределы реальности. Взгляд, перед которым вновь отчётливо развернулась ужасающая картина из прошлого.