Есть. В моем почтовом ящике лежит письмо от Розмари, отправленное в час ночи. Либо она тоже сова, либо боялась нажать на кнопку отправки до наступления темноты.

Тема письма: наконец-то!

По рукам пробегают мурашки, когда я открываю письмо. Сообщение гласит: «Можешь критиковать сколько душе угодно». Во вложении – текстовый документ. Неожиданно. PDF-файлы, заблокированные, без возможности редактирования, кажутся более безопасными. Текстовые документы легко изменить. Их отправляют людям, которым доверяют.

Я загружаю документ – удивительно, но он безымянный – и начинаю читать. Как я могу удержаться?

Прочитав всего пятьсот слов из ее рассказа в восемь тысяч слов, я с уверенностью, но с сожалением могу отметить, что у Розмари одновременно дикий и изысканный стиль – два прилагательных, которые я жажду видеть в своих собственных работах столько, сколько себя помню. (Проза в ее блоге, помню, казалась отточенной, чистой и строгой, но ей не хватало некоего единообразия – но теперь, кажется, она стала силой.) Сейчас в ее структуре предложений, в ее голосе есть что-то гипнотическое и убаюкивающее, но в то же время настойчивое и непостоянное. Как будто идешь по воде в бурном море. Все, что я могу сделать, – это держать голову над водой. Неужели Розмари как писатель лучше меня? Будет ли она более успешной? Заслуживает ли она этого?

Ее рассказ ведется от лица молодой девушки, которая отправилась в поход со своими родителями и бернским зенненхундом; по мере того как высота над уровнем моря неуклонно растет, собака вырывается и убегает. В центре повествования – медленный распад семьи, когда они отчаянно продираются сквозь деревья в погоне за животным, а за ними, хоть они и не подозревают, наблюдает некая таинственная сущность. Это захватывает, и после прочтения я с трудом могу дышать. Но кое-что меня настораживает – разве она не упоминала, что пишет книгу о женщинах? Где эта книга?

И, конечно, я не могу не задаться вопросом, повлияла ли на ее выбор породы собаки история, которую я рассказал ей о встрече моих родителей на улице, и если да, то было ли это бессознательное или намеренное решение? Если последнее, то что она пытается донести до меня? Впервые за долгое время я действительно не знаю, как поступить дальше.

Проходит еще час, прежде чем сердцебиение замедляется настолько, что мое тело готово рассмотреть возможность сна, и в конце концов мне это удается.

На следующее утро меня будит Калеб, собирающийся на работу: звон посуды для завтрака в раковине, мягкий скрежет молнии его портфеля.

– Ты вчера поздно легла, – замечает он, когда я присоединяюсь к нему на кухне.

Я могла бы поклясться, что он дрых без задних ног, когда я скользнула обратно в постель.

– Не могла уснуть. – Я не смотрю на него и наливаю себе кофе из френч-пресса. – Не хотела тебя будить, поэтому пришла сюда и немного писала.

– Почитаешь мне, над чем работаешь? Я с удовольствием послушаю.

С удивлением отворачиваюсь от открытого холодильника в его сторону. Он не просил почитать ничего с нашего первого свидания, с тех пор, как ухаживал за мной. Смущенная, взволнованная и растерянная, я спрашиваю:

– Ты правда этого хочешь?

– Я не так часто спрашиваю тебя о твоем творчестве, как следовало бы. – Калеб пожимает плечами. – Я не хочу быть тем парнем, который дарит тебе записную книжку, не проявляя никакого интереса к тому, что именно ты пишешь.

Я немного сжимаюсь: вдруг он уже заглянул внутрь? Но как я могу сказать «нет»? Может быть, это именно то, чего я ждала.

– Хорошо, конечно. Если ты хочешь, я готова.

Выбираю несколько абзацев, недавно написанных об Уэльсе. О Розмари там ни слова. Я делаю глубокий вдох:

– Во время полета я представляла себе угрюмые болота, туманные зеленые холмы, валлийскую прохладу. Не надо мне никаких пальм, они усложняют всю картину. Я спускаюсь вниз за стаканом воды и в тихом сумраке кухни едва не прохожу мимо матери моего парня, которая грызет яблоко, сидя на табурете у стола. – Я делаю паузу. – Мне продолжать?