Сегодня же Залусская была совершенно другим человеком. День за днем она усмиряла свое гипертрофированное эго. Она опять вспомнила слова тренера и почувствовала себя сильнее. Значит, никаких финтов и побед любой ценой. Может, судьба подает ей знак, что еще не время для очной ставки? Надо ехать домой. Профессор Абраме был прав. Невозможно идти вперед, стоя одной ногой в болоте. Может — по его совету, — ей следует заняться собственной жизнью здесь и сейчас, а не оглядываться назад? Но как это сделать, если прошлое висит над тобой как дамоклов меч и может постучаться в дверь в любую секунду? Что она сделает, если в один прекрасный день абсолютно свободный и чистый перед законом Лукас снова захочет войти в ее жизнь? Что она скажет дочери, если малышка увидит его? Залусскую парализовал страх, поскольку такой сценарий был более чем реален.

Поляк сейчас — совершенно свободный человек, и никто, кроме нее и нескольких офицеров, не знает, что он совершил в шести польских городах. Выпотрошенные трупы женщин в театральных позах. Фото, отправленные в полицию. Ужасная картина, которую рисовал убийца, чтобы вести игру со следственными органами. Она была единственным доказательством и, якобы, сгорела при пожаре. Все это, как фильм ужасов, промелькнуло перед глазами Саши. Она чувствовала удавку, сжимающуюся у нее на шее. Ей хотелось перестать бояться, но ничего не получалось. Стопроцентной уверенности в том, что именно Поляк убил всех этих женщин, не было. Она знала, как это проверить, но для этого необходимо было встать с ним лицом к лицу. У нее был к нему только один вопрос. Даже если он оставит его без ответа, Залусская поймет, он ли это был. Действительно ли он невиновен, во что ей очень хотелось верить. И еще картина. Ей надо было увидеть ее.

— Ты плакала? — На этот раз вслед за голосом появилась длинная тень. Залусская повернула голову. Под деревом, за ее спиной, стояла худенькая голубоглазая нимфетка. Саша была уверена, что девушка несовершеннолетняя. Рот в форме сердечка напоминал малиновый леденец. Саша зачарованно рассматривала ее. Девушка широко улыбнулась, что вывело Залусскую из состояния оцепенения. Отрицательно качнув головой, она ответила:

— Просто отдыхаю.

Цветастое платье шевельнулось, и лолита грациозно подошла к лавке. Саша подвинулась. Они немного посидели, не говоря ни слова. Группка больных по-прежнему занималась арт-терапией. Сейчас художнику позировал крупный мужчина. Взгляд притягивали его босые ноги, опухшие и красные.

— Мирослав не носит обуви, — пояснила девушка. И добавила: — Этой зимой он отморозил себе правую ногу. Думал, что ампутируют. Говорят, что если долго ходить босиком, то через какое-то время уже ничего не чувствуешь. Как ты думаешь, это правда?

Саша буркнула что-то в ответ. Ее это совершенно не интересовало.

— Знаешь, какие у него подошвы? Как подметки в моих кедах. — Девушка звонко рассмеялась.

Залусской совсем не хотелось сейчас разговаривать, а тем более выслушивать исповеди психов. Единственным идиотом, который ее интересовал, был Лукас Поляк. Вот только допросить его ей не дано. Она встала.

— Мне нужно идти.

Собеседница не скрывала сожаления.

— К кому ты приехала?

— К знакомому. До свидания.

— Меня почти никто не навещает, — пожаловалась девушка. Задрав рукав, она почесала руку. Саша обратила внимание на то, что вся кожа у нее под рукавом изранена. Это не были крупные травмы, скорее множественные микроповреждения. Словно от уколов сотни тонких игл. Большинство ранок почти зажили. Лишь на месте свежей царапины проступила капелька крови. Рукав вернулся в прежнее положение. Девушка продолжала как ни в чем не бывало: — Я очень скучаю по маме. Папа почти все время за границей. А больше у меня никого нет. Кроме брата, но он все равно ни с кем не разговаривает. — Она указала в сторону собравшихся в парке больных.

Сашу осенило. Неужели это шанс? Поспешность — нет. Победа любой ценой — тоже нет. Осторожные и последовательные действия — да. Осмотревшись, нет ли поблизости кого-нибудь из персонала, она спросила:

— Ты давно здесь?

— Второй год. Брат приехал несколько месяцев назад. Суд направил его на обследование во время процесса, а после приговора его перевели в «Тишину». Считается, что мне становится лучше, когда он рядом. Когда-то мы были неразлучны.

— Вижу, что это небольшая клиника. Ты всех тут знаешь?

Она кивнула.

— Может быть, ты знала Лукаса Поляка? — Залусская старалась, чтобы ее голос не выдавал надежду.