Книги
Очерки по истории русской археологии
Их по праву можно считать первыми русскими археологическими публикациями. Иван Иванович Лепехин (1740—1802) отметил ряд курганов, каменных баб и городищ на Нижней Волге. В других разделах «Дневных записок» Лепехина говорится о чудских копях на Урале, в частности о находках древних инструментов горного дела на Гумешевском руднике, о городище на Вятке, о следах селищ в Мезенской округе. Целый раздел книги Лепехина отведен описанию Болгара, составленному сотрудником экспедиции, тогда студентом, а впоследствии академиком Николаем Яковлевичем Озерцковским (1750—1827). По отдельности охарактеризованы 44 объекта на городище и приведены переводы 50 надписей на надгробиях[84].
И. Г. Георги (1768—1802) в дневниках своего путешествия упоминает об осмотре многих городищ и курганов в Западной Сибири, в Прикамье и в Поволжье[85]. Василий Федорович Зуев (1754—1794) во время путешествия в Херсон осматривал курганы по Днепру, в том числе и прославившийся после раскопок И. Е. Забелина Чертомлыцкий курган. Больше всего заинтересовали Зуева каменные бабы. Два изваяния он подробно описывает[86], а изображения их приводит в своей книге. Множество древностей описано Петром Симоном Палласом (1741—1811). Среди них античные памятники, пещерные города и средневековые укрепления — исары Крыма, находки в древних рудниках Урала и Сибири, Енисейские курганы и т. д.[87] Как видим, во время ученых путешествий Академии археологические памятники зафиксированы в самых разных районах страны: в Крыму, в Приднепровье, в Поволжье, на Урале и на Крайнем Севере.
Но особенно повезло в XVIII в. Сибири. Богатые находки в курганах, наскальные изображения, каменные изваяния, следы горных разработок, древние развалины, кости мамонта — все привлекает внимание путешественников. Уже в первой половине XVIII в. обширные сведения обо всех этих древностях собирают, помимо Мессершмидта, геодезисты В. и И. Шишковы, пользовавшиеся анкетой Татищева, и особенно Сибирская экспедиция Г. Ф. Миллера и И. Ф. Гмелина[88].
Кроме сбора древностей и описаний археологических памятников, в XVIII в. проводились и первые раскопки. Уже в 1722 г. Мессершмидт копает в Сибири, стремясь «узнать, каким образом эти язычники в старину устраивали свои могилы»[89]. В 1734 г. Миллер под Усть-Каменогорском исследует курганы, желая «усмотреть внутреннее их состояние и положение костей»[90]. В 1763 г. генерал А. П. Мельгунов раскапывает замечательный скифский курган — Литую могилу под Елисаветградом. В 1772 г. раскопки курганов в Сибири проводил Паллас, чтобы «иметь некоторое понятие о внутреннем их состоянии»[91]. Все эти раскопки позволили составить об археологических памятниках России, в первую очередь о курганах, достаточно четкое представление.
К 1740 г. относится замечательный документ — инструкция, написанная Миллером для адъюнкта И. Фишера. Фишер должен был сменить Миллера в Сибирской экспедиции, и Миллер хотел передать ему свой опыт, чтобы Фишер не начинал, как он, с самого начала. Эта инструкция, состоящая из 100 пунктов, показывает, как много уже было известно ученым XVIII в. об археологических памятниках и что Миллер понимал значение самых разных полевых наблюдений. Миллер различает до десятка типов сибирских погребальных сооружений и предписывает Фишеру исследовать множество вопросов. Надо выяснить и число погребений, и глубину их, и ориентацию, и есть ли при погребениях костяки овец и коней. Надо записать, где лежат вещи — в ногах или в головах.
Интерес появляется не только к курганам, но и к городищам, писаницам, развалинам, изваяниям. Блеск сибирского золота не затмил для Миллера значения рядовых находок: «Глиняные сосуды не следует при этом оставлять без внимания», — пишет он[92]. Инструкция Миллера — свидетельство огромного прогресса в исследовании русских древностей за короткое двадцатилетие после петровского указа.
Рассмотреть здесь все материалы по археологии, собранные b XVIII в., нет возможности, да пожалуй, и особой нужды. Попытаемся уловить общие черты в работах исследователей XVIII в. Бросается в глаза, что прежде всего проявился интерес к археологическим памятникам окраин России, а не центра. Для первых трех четвертей XVIII века больше всего данных об археологических изысканиях в Сибири. В последней четверти столетия преобладают уже сообщения о древностях Причерноморья. Выход России к морю, присоединение Крыма впервые познакомили русских ученых с памятниками античности. Внимание людей, воспитанных в традициях классицизма, быстро переключается на эти остатки старины, более понятные и близкие, чем сибирские древности.
Проявлялся интерес и к Кавказу. На участников Персидского похода Петра I большое впечатление произвели огромные по протяженности крепостные стены Дербента VI в. н. э. Дмитрий Кантемир (1673—1723) — отец поэта — снял план этих стен и сделал их описание.
На барельефе «склонися древний Дербень вечному в славе Петру» (1727—1730), предназначавшемся для триумфального столпа в намять Петра I. А. К. Нартов довольно точно воспроизвел внешний вид дербентских стен[93] (см. рис. на стр. 34—35). В те же годы специальную статью о дербентских стенах написал по материалам Кантемира Г. Байер[94]. Татищев организовал исследование средневековых памятников в Северном Предкавказье, в частности, известных Маджар[95].
И наряду со всем этим мы почти не видим интереса к археологии Средней России, к древностям собственно русским. Это весьма примечательно. Успехи русской науки XVIII в. в области археологии не надо переоценивать. Здесь была немалая доля интереса к экзотическим странам, к «куриозитетам» загадочного Востока. В сибирских краях, населенных «дикими инородцами», находят следы какой-то неизвестной высокой культуры — памятники искусства из золота, письмена, развалины. Это интересно, это надо понять.
Совсем иное — скромные городища и курганы Средней России; они примелькались всем, кто ездит по стране; известно, что богатых находок в них нет. В общем, это что-то обыденное и вряд ли интересное. Собирая и исследуя русские летописи, историки XVIII в. еще не думали о том, что раскопки этих курганов и городищ помогут разобраться во многих темных вопросах истории древней Руси. Археологический метод изучения прошлого применялся очень ограниченно, в основном там, где письменные источники вообще отсутствовали.
Характерно, что археология в работах XVIII в. тесно сближается с географией. Правда, уже Татищев говорит: «В древних могилах находятся старинные вещи и ко изъяснению гистории весьма полезные»[96], а Миллер пишет Фишеру: «Главнейшая цель при исследовании древностей этого края должна, конечно, заключаться в том, чтобы они послужили к разъяснению древней истории обитателей его, чего и можно смело ожидать от различных древностей, встречающихся в Сибири»[97]. Таким образом, связь древностей с историей понималась учеными. Но все же не случайно древности описываются геодезистами, не случайно курганы и городища исследуются не специально, а во время ученых путешествий, имевших комплексный, но в основном все же географический характер, не случайно Ломоносов считает изучение древностей частью географии[98]. В XVIII в. археологические исследования — только часть одной большой науки: «землеописания». Из этой науки уже выделился ряд самостоятельных наук. Уже ставятся специальные физические, химические, астрономические исследования. Но специально археологических исследований еще нет. Нет попыток поставить древности на службу истории во всех районах, а не только в экзотических краях.
Отношение к самим археологическим памятникам также еще несколько робкое. В анкете Татищева и в других источниках XVIII в. усиленно подчеркивается особая ценность вещей с надписями по сравнению с остальными. Ученые XVIII в. еще не думали, что можно изучать древнюю историю по одним вещественным памятникам. Загадки сибирской старины хотели решить только путем расшифровки древних надписей. Заставить говорить вещи в XVIII в. еще не умели. С этим связано и восприятие разнородного археологического материала, как одновозрастного. Сложность, многослойность памятников прошлого еще не поняты до конца. Иногда делаются верные наблюдения. Миллер пишет, что в Енисейских курганах находят вещи только из красной меди и заключает: «Народ, похоронивший там своих покойников, может быть, не знал употребления железа. Следовательно, сии могилы гораздо старее прочих»[99]. Как будто, создается понятие о бронзовом веке. Но в той же статье говорится, что самые разные типы могил в Сибири могли принадлежать одному народу[100], а в «Истории Сибири» Миллер относит все сибирские древности ко времени Чингиз-хана[101]. Такое восприятие археологического материала в одной плоскости проходит через все исследования XVIII в. о древностях Сибири и проявляется в работах первой половины XIX в., — у Г. И. Спасского[102] и Э. И. Эйхвальда[103].
Это показывает, что попытки А. П. Окладникова[104] увидеть в работах русских ученых XVIII столетия систему трех веков: каменного, бронзового и железного, основанные на отдельных метких замечаниях Миллера, Гмелина и Радищева, — все же не состоятельны. Никогда в XVIII в. эта система не была выражена в целом, и не лежала она в основе описаний древностей. Нигде не говорилось, что каменные орудия старше бронзовых. Итак, методы исторической работы на одном вещевом материале из раскопок в XVIII в. почти не известны.
Но были намечены два других метода. Первый метод — сопоставление археологических находок с данными письменных источников. В XVIII в. «собранием переводчиков» было опубликовано на русском языке огромное число произведений античных авторов (сочинения некоторых авторов есть на русском языке только в переводах XVIII в.)[105]. Всем были хорошо известны сообщения греческих и римских источников о древнем населении территории России. Отсюда, во всех работах, касающихся древностей, появляются рассуждения — чьи это памятники: скифов, сарматов, или какого другого народа. Сопоставления еще неумелы. Даже такой опытный исследователь, как Миллер, приписывал Мельгуновский курган уграм[106]. Но важно, что самый метод сопоставления письменных и вещественных источников уже найден.
Второй метод — использование этнографических данных при объяснении находок. Тот же Миллер совершенно правильно объясняет, зачем зарывались вещи в курганы. Параллели из этнографии Индии, Якутии позволяют ему показать, что это связано с представлениями о загробном мире; многие народы считали, что на том свете покойнику пригодятся вещи, служившие ему при жизни[107]. Знакомство исследователей Сибири с живым каменным веком у камчадалов, как верно заметил А. П. Окладников, помогло русским ученым понять независимо от западной науки и происхождение «громовых стрел». В те самые годы, когда французская Академия осуждала Магюделя за то, что он считал «громовые стрелы» орудиями древних людей (1730), русские ученые были твердо в этом убеждены. В 1731 г. в «Примечаниях к Санкт-Петербургским ведомостям» напечатана специальная статья «О перунах или громовых стрелах», где прямо утверждается, что «они у наших древних предков вместо военного оружия были»[108]. О том же говорит и Миллер: «Вне могил встречаются в земле... секиры древних или так называемые громовые стрелы, да каменные наконечники стрел и долота, сделанные из агатов и яшмы»[109].
Итак, в XVIII в. русские научились сохранять археологические находки, ученые зарегистрировали очень большое число памятников, провели первые раскопки, собрали первые коллекции древностей. Впервые в русской литературе появились рисунки древних вещей и планы городищ, придавшие работам характер археологических публикаций. Нащупывались методы объяснения археологических памятников путем сопоставления с этнографическими данными и материалами письменных источников. Прогресс, по сравнению с XVII в. колоссален. Но многое еще предстояло сделать. Еще совсем не исследовались славянские памятники. Курганы с богатыми находками еще заслоняли от глаз исследователей поселения с их скромным инвентарем. Наконец, характер самой археологической науки не был осознан до конца. Это предстояло сделать в XIX в.
АРХЕОЛОГИЯ В РОССИИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА