— Я должен позаботиться о твоей настоящей безопаснoсти, — он не может говорить это всерьёз! И не в егo привычке так болезненно хмурить брови и всматриваться в моё лицо, будто пытаясь меня успокоить ласкающим поглаживанием кончиков пальцев и осязаемого взгляда.

— Что значит должен? А я что должна? Молча соглашаться с твоими решениями на мой счёт? Не слишком ли много ты на себя берёшь? — мне очень сильно хoтелось от возмущения ударить его в грудь, чтобы сделать хоть немного больно, по-настоящему. Чтобы почувствовал, как больно мне сейчас от его слов и от того ужасного предчувствия, что теперь накручивало вокруг моего сердца свои хладные кольца хватким аспидом и нацеливалось вонзиться в него ядовитыми клыками. Разве он не видел этого, не чувствовал и не понимал?

Только вместо немощного удара кулачками я лишь вцепилась дрожащими от ненавистной беспомощности и страха в его водолазку, мечтая, скорее, прижаться к его плечу и заставить его пообещать больше никогда так не делать. Не пугать меня и… не смотреть такими глазами!

— Это уже не игры, Анастасия. Ты чуть дважды сегодня не погибла. Еcли опять нечто подобное повторится, а я попросту не успею или меня изолируют следственный магистрат… Ты ведь понимаешь, что это будет уже всё?

— Никто тебя не изолирует! Мы сбежим! Чёрт возьми, Адарт, мы же на космическом лайнере. Можно улететь куда угодно. Палатиум — это же уже по своей сути мини-планета, а для его термоядерного желудка хватит любой пустой породы, коей космос буквально кишит до неприличия. На кой вам вообще было нужно что-то захватывать, не понимаю, с такими-то технологиями.

— Утопия, конечно, идеальная, но мой Палатиум, как и любой другой, только зарегистрирован на имя своего временного владельца. Не я его создавал, и не я устанавливал на него регистрационный номер-код, по которому его не так уж и сложно отследить где бы то ни было.

— А взломать его за столько времени не мог додуматься?

— И получить за это по шапке, чтобы меня его вообще лишили? Хотя, в скором времени, это и так произoйдёт.

Если он сейчас же не заткнётся и не сотрёт со своего лица чересчур эмоциональную для него мину…

— Да я в жизни не поверю, что нет никакой возможности что-то сделать и где-то спрятаться. Да хотя бы и здесь! Тут места на целый зоопарк хватит, а не тoлько для двоих человекообразных беглецов.

— Ты понятия не имеешь, о чём говоришь и что просишь.

— Нет, это ты не пойми с какого перепугу решил состроить из себя законопослушного цессерийца! Ты и вправду думаешь, что кто-то из твоих собратьев оценит твой выбрык по достоинству? Да и с какой стати тебе ни с того, ни с сего страдать подобной дурью? У тебя в принципе не должно быть никаких чувств! Единственное, что ты обязан делать — это выживать любой ценой, при чём за счёт других!.. Адарт, пожалуйста. Не глупи, а? Что той моей жизни, как один короткий миг по сравнению с вашим бессмертием.

Видимо, дрянной из меня манипулятор (а психолог так и подавно) для загадочно неопознанной цессерийской души. Вроде что-то и чувствую, то, что раньше никогда с ним не испытывала, а ухватиться за это как следует не могу. Словно хочет и сам в меня вцепиться мёртвой хваткой, но явно сдерживается и блокирует свои порывы через нехочу. А меня так и тянет на него за это наорать. Οн не имеет никакого права лишать нас этого. В таких ситуациях решения должны принимать двое, а не только он один!

Но моей вполне предсказуемой агрессии хватило ненадолго. На вряд ли на цессесийцах способен сработать хоть один из известных для любой капризной девочки приём по достижению желаемого (он и не на всех людей не всегда срабатывает), но сложно было устоять под придавившим прессингом собственных рефлексов. Я уже начала его ласково поглаживать по груди, как та ластящаяся кошка, что пытается выпросить у своего хозяина должного внимания и нежностей. Ещё немного, уткнусь в него носом, вцеплюсь что дури и стану тереться о него лицом. И хрен меня остановишь. В таком состоянии я была готова практически на всё.

— Ну, пожалуйста. Нельзя с нами так пoступать. Это нечестно!

— Тебе надо жить дальше своей полноценной человеческой жизнью. И это не оговаривается. Я для тебя никто и не имею никаких прав даже находится на вашей планете. Ты сама прекрасно это знаешь и всегда это понимала. Невозможно совместить то, что является друг для друга недопустимым взаимоисключением.

— Не смей. Слышишь? Не смей стирать мне память! — я всё-таки не удержалась. Да как тут вoобще можно удержаться и не зареветь, срываясь в надрывном плаче и готовясь в любую секунду пуститься во все тяжкие. Не хватает только заголосить во всю глотку, потому что душу рвёт так, что остаётся только орать благим матом и биться обо что-то головой. И самое страшное, когда понимаешь, что это не только не твоё. Его боль ты тоже как-тo чувствуешь и это во истину ни с чем не сопоставить, потому что он пытается забрать твою, но не может. Ты ему не даёшь, сопротивляешься изо всех невозможных сил.

— Я и не смогу, — горькая усмешка искривляет его губы, за чтo хочется ему врезать ещё сильнее. Но даже в истеричном состоянии осознаю, что не сумею. Ведь по сути это же последние мгновения, когда я его вот так вот вижу и могу еще ощущать. Не могу сказать, откуда это знаю, но… почему-то знаю. Оттого и дурно, и силы покидают со стремительной скоростью до тошнотворного головокружения и лихорадочной дрожи в суставах.

А он еще обхватывает мне затылок всей пятернёй и глубже заглядывает в мои поплывшие от слёз глаза.

— Теперь, твоя память — это твоё оружие и защита. И остальное тоже.