В определённом смысле с ним согласен В.А. Маклаков: «Правосудие должно быть равным для всех!.. И поэтому, пока государственная власть самого Толстого не привлекает к ответственности, она не имеет права карать тех, кто его учение повторяет. Отношение государства к Толстому понятно. Но из трогательного оно становится соблазнительным, если его будут вымещать сугубым преследованием тех, кто от Толстого научился; и самая безнаказанность Толстого превратится в изощрённое мучительство, если его заставлять смотреть, как, не касаясь его, поступают с его учениками» (Право № 37. 1910. Стб. 2242).

В итоге И.Е. Фельтен получил более чем мягкий приговор – 6 месяцев тюремного заключения.

Особенно болезненно Лев Николаевич прореагировал на сведения об аресте ещё одного своего верного последователя – Владимира Айфаловича Молочникова. Выходец из бедной еврейской семьи, Молочников с юности становится активным «толстовцем», переписывается с писателем и действительно демонстрирует единство собственных убеждений и практической жизни: создаёт в Новгороде отличную слесарную мастерскую, затем уходит в народ с походной мастерской, путешествуя от деревни к деревне, воспитывает шестерых прекрасных детей, при этом много читает и пропагандирует учение Толстого среди своих знакомых. Беда только в том, что знакомых этих он выбирает, как говорится, сердцем. Запрещённые статьи Льва Николаевича от него получают соседи, товарищи, клиенты мастерской и… местный полицмейстер. После чего, вполне естественно, в доме и мастерской Молочникова проходят обыски и обнаруживаются нелегальные книги, статьи и брошюры. Толстой самым активным образом включается в его защиту, прежде всего обращается к Н.В. Давыдову – доценту юридического факультета Московского университета, в свою очередь занимавшему должность прокурора Тульского окружного суда и председателя Московского окружного суда, – направляет ему для ознакомления обвинительное заключение и спрашивает совета: «Мой план двоякий: или самому поехать в Петербург, вызваться быть защитником его, или подать заявление, в котором выразить, что книги получены им от меня, (…) Как поступить в этом случае?» (цит. по Варфоломеев Ю.В. Дело «толстовца» В.А. Молочникова. Известия Саратовского университета. 2009. Т. 9). Опытный юрист Давыдов, естественно, от личного участия в процессе Толстого отговаривает: кроме лишнего ажиотажа и внимания прессы, оно ничего нового в уголовное дело не привнесёт – состав преступления налицо. Более того, следуя своим убеждениям, Молочников отказывается от квалифицированной юридической защиты, предложенной присяжным поверенным Н.Н. Гусевым, а также откликнувшихся на просьбу Льва Николаевича Н.К. Муравьёва и В.А. Маклакова, а затем и от обжалования постановленного в отношении него приговора в Сенате: «Подавать в Сенат, кроме того, что не имеет логического смысла – если в этом отношении я хотел пойти на компромисс, я мог бы это сделать в начале суда надо мною, немножко не сознаться, немножко попросить и т. д., – не могу, ещё повинуясь непосредственному чувству, подсказывающему мне ненужность этого дела» (из письма В.А. Молочникова Л.Н. Толстому. Отдел рукописей Гос. музея Л.Н. Толстого. Ф. 30. Короб 1. Д. 12. Папка 3. Л. 1. лб-2).

В итоге В.А. Молочников осуждён к году содержания в крепости. Вполне ожидаемо, что после освобождения он продолжит свою просветительскую деятельность, будет активно переписываться с Толстым до самой его смерти и впоследствии будет арестовываться ещё трижды: в 1914 году – по новому делу по обвинению в агитации среди солдат и склонению их к ос тавлению мес та службы, а затем уже при новой большевистской власти в 1927 году – за организацию в Новгороде «Уголка Толстого» (по официальной версии – «за присвоение государственного имущества») и в 1935-м. В последний раз, после 10 месяцев следствия и содержания в тюрьме, «толстовец» был сослан на три года в Архангельскую область на лесоповал, где и умер.

В качестве некоторого общего итога всех этих судебных решений, вынесенных в отношении этого убеждённого, мирного и порядочного человека, можно воспользоваться словами самого Льва Толстого из его письма Николаю Давыдову: «Не могу понять того, что делается в головах и, главное, в сердцах людей, занимающихся составлением таких приговоров. Жалею, что Вы отговорили меня от защиты. Я, разумеется, не защищал бы, а постарался бы обратиться к голосу совести тех несчастных людей, которые делают такие дела» (Толстой Л.Н. Собр. соч. Т. 78. М., 1956)[17].

Как правило, в сложных судебных делах Лев Толстой обращается за помощью не только к своим друзьям и единомышленникам.

В архивах есть и переписка Л.Н. Толстого с П.А. Столыпиным. Пётр Аркадьевич одновременно занимал две ключевые должности: председателя Совета министров Российской империи и министра внутренних дел. Семьи Столыпиных и Толстых связывают давние дружеские отношения, пользуясь которыми Лев Николаевич просит премьера поспособствовать освобождению ещё одного своего единомышленника – помещика А.М. Бодянского. В 1907 году тот был привлечён к уголовной ответственности за изданную им книгу «Духоборцы. Сборник рассказов, писем, документов и статей по религиозным вопросам», весь тираж котрой был конфискован. Харьковская судебная палата в закрытом заседании приговорила Александра Михайловича к шести месяцам тюремного заключения. В своём обстоятельном ответе на это обращение Пётр Аркадьевич пишет следующее: «Письмо Ваше получил 1) и приказал пересмотреть дело Бодянского. 2) Если есть возможность, конечно, он будет освобождён[18]. Не думайте, что я не обратил внимания на Ваше письмо. Я не мог на него ответить, потому что оно меня слишком задело. Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие “собственности” на землю у крестьян создаёт всё наше неустройство. Природа вложила в человека некоторые врождённые инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т. п., и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим, и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землёю. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нём врождённого чувства собственности ведёт ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, – худшее из рабств. И теперь то же крепостное право, за деньги Вы можете так же давить людей, как и до освобождения крестьян. Смешно говорить этим людям о свободе или свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той по крайней мере наименьшей грани, где минимальное довольствие делает человека свободным».

Всё чаще материалы уголовных дел, с которыми знакомится Лев Николаевич Толстой, становятся для него сюжетной основой для написания новых произведений.

Так, например, в основе не опубликованной при жизни писателя повести «Дьявол», написанной в 1889–1900 годах, лежит реальная история судебного следователя Тульского окружного суда Н.Н. Фридерихса. Человек мягкий, добрый и слабохарактерный, он сходится с замужней крестьянкой из села Кучина Степанидой Муницыной, муж которой работал извозчиком, а потому часто отсутствовал дома. По всей видимости, эти необременительные отношения с замужней женщиной мало беспокоили чиновника, и через некоторое время Фридерихс решил жениться – делает предложение симпатичной и по-провинциальному глуповатой (идеальное сочетание качеств!) девушке из благородной семьи. По всей видимости, молодая жена как-то оказалась в курсе прошлой привязанности своего мужа и с первых дней совместной жизни начала изводить его ревностью к Муницыной. Месяца через три судебный следователь, «обожжённый страстной похотью», вновь испытывает «обратный прилив страстной влюблённости», и, повстречав Степаниду во время работ в поле, смертельно ранит бывшую возлюбленную выстрелом из револьвера в живот. Врачи на суде объяснили его преступление тем, что «у него был солитер, болезненно действовавший на его психику». В результате проведённого расследования Тульский окружной суд в заседании с участием присяжных заседателей его оправдал, признав невменяемым. «Однако муки совести сильно угнетали убийцу; он очень изменился, стал строго соблюдать посты, много молился и часто задумывался. В декабре 1874 года, через два месяца после убийства, уезжая от своей сестры из Тулы, он, выйдя на станции Житово, был раздавлен встречным поездом. Обстоятельства катастрофы неясны; она могла быть случайной, так как Фридрихс был очень близорук (носил очки), с другой стороны, из-за сильного мороза был закутан в башлык и потому мог не расслышать шума приближающегося поезда» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Т. III. М., 1922. С. 317).

Заседание Вятского Окружного суда

В своём дневнике Лев Николаевич называет эту неизданную повесть не иначе как «Историей Фридерикса», а банальная, в общем-то, история отношений барина с замужней крестьянкой становится под его пером блестящим повествованием и высокой трагедией.

Рукопись хранилась в кабинете Льва Николаевича под обивкой кресла вместе с другими документами и записями, которые, по его мнению, не предназначались никому, кроме их автора, но, однажды, Софья Андреевна решила обивку мебели поменять и рукопись нашла – последовал тяжёлый разговор:

«… в ней поднялись старые дрожжи, и мне было очень тяжело». Графиню огорчили мысли Льва Николаевича о любви к другой женщине и разочарование в семейной жизни, описанные в повести.

Сюжетом для драмы «Власть тьмы» или «Коготок увяз – всей птичке пропасть» тоже послужило уголовное дело крестьянина Ефрема Колоскова, которого Толстой даже посещал в тюрьме. Впоследствии Лев Николаевич сам рассказывал о том, что «фабула „Власти тьмы“ почти целиком взята мною из подлинного уголовного дела, рассматривавшегося в Тульском окружном суде… В деле этом имелось именно такое же, как приведено и во „Власти тьмы“, убийство ребёнка, прижитого от падчерицы, причём виновник убийства точно так же каялся всенародно на свадьбе этой падчерицы» (Толстой Л.Н. Т. 26. С. 706). Обманул герой пьесы Никита невинную девушку-сироту, вступил в блуд с женой своего хозяина, стал невольной причиной его гибели. После – постыдная связь с падчерицей, убийство ребёнка, публичное покаяние, осознание собственного греха и самоубийство в качестве финала…

Ежедневное обращение к различным жалобам и судебным решениям постепенно выработало у Льва Толстого устойчивую аллергию к любым судам, после чего он принял решение полностью отказаться от какого-либо участия в «правосудии».

По мнению большинства исследователей творчества Л.Н. Толстого, в этот период он являлся не просто критиком господствующих правовых подходов, сложившихся в после реформенной юстиции, но и вместе с Ф.М. Достоевским, М.Е. Салтыковым-Щедриным, Н.А. Некрасовым был последовательным сторонником антиюридизма.

Действительно, на рубеже 80–90 годов XIX века Лев Николаевич беспощадно критикует и право, и судебную систему, и юридическую науку, а затем в его быстро ставшим знаменитым «Письме студенту о праве», написанном 27 апреля 1909 года в Ясной Поляне, под огонь критики Толстого попадает популярная тогда психологическая школа права профессора Л.И. Петражицкого: «Не стану советовать профессорам различных “прав”, проведшим всю жизнь в преподавании этой лжи и устроившим на этом преподавании своё положение в университетах и академиях и часто наивно воображающим, что, преподавая свои мотивационные действия этических переживаний и т. п., они делают что-то очень важное и полезное, не стану таким людям советовать бросить это дурное занятие, как не стану советовать это священникам, архиереям, проведшим, как и эти господа, всю жизнь в распространении и поддерживании того, что они считают необходимым и полезным. Но вам, молодому человеку, и всем вашим товарищам не могу не советовать как можно скорее, пока голова ваша не совсем запуталась и нравственное чувство не совсем притупилось, бросить это не только пустое и одуряющее, но и вредное и развращающее занятие» (Толстой Л.Н. Письмо студенту о праве. 1909).

Право государства карать своих граждан по собственному разумению, с участием равнодушных людей, единственным достоинством которых является занимаемая ими должность, как и правовая безропотность жертв такого правосудия, вызывают у Льва Николаевича такую, вполне естественную для него реакцию. Закон для Толстого есть только инструмент насилия, евангельская заповедь «Не судите, да и не судимы будете!» означает для него радикальное «не осудите на суде, не казните, не выносите приговора». Приговор суда – это приговор устройству мира, а не конкретному человеку (www.colta.ru).

Правовой нигилизм Толстого на самом деле означал его абсолютную веру в человека и его внутреннюю способность к самоосуждению. Моральные законы – от Бога, законы политические – «такая ужасная ложь, что я не вижу в них ни лучшего, ни худшего» (письмо Л.Н. Толстого к В.П. Боткину, март 1857 года).

В дневнике писателя есть характерная запись от июля 1884 года: «Пошёл на суд. Заведение для порчи народа. И очень испорчен. Расчёсывают болячки – вот суд». (Толстой Л.Н. Собр. соч. Т. 21. С. 336.) Запись от 1890 года: «Надо начинать с заседания суда. И тут же юридическая ложь и потребность его правдивости», и в заключение – одна из его последних записей от 27 мая 1910 года: «О суде. Если бы только понимали эти несчастные, глупые, грубые, самодовольные злодеи, если бы они только понимали, что они делают, сидя в своих мундирах за закрытыми зелёным сукном столами и повторяя, разбирая с важностью бессмысленные слова, напечатанные в гадких, позорящих человечество книгах; если бы они только понимали, что то, что они называют законами, есть грубое издевательство над теми вечными законами, которые написаны в сердцах людей».