Я начал напевать осипшим голосом, перекрикивая шум дождя. Нос заложило, на глазах выступили слезы, но слова сами собой всплывали в памяти:

– Прекрати, Томас, прошло двадцать пять лет!

– И что с того? Ты убил маму!

– Что?

– Я ее не забыл.

– Я любил твою мать и запрещаю тебе говорить такие ужасные вещи!

– Правда? А почему?

– Да потому, что мать убил ты!

– Что ты сказал?

– Это ты убил ее! – проорал он. – Ты – убийца!

Врата моего персонального ада распахнулись, память стремительно возвращалась: три горящие масляные лампы, страстная молитва о выздоровлении матери, пожар, пожирающий дом, на пол рушатся балки, кто-то кричит, повсюду дым…

Я полжизни скрывал от себя правду. Пожар, убивший маму, произошел не случайно, я заснул, лампа опрокинулась, а я нашел идеального виноватого и обелил себя. Отец знал правду – выяснил, получив результаты экспертизы, но ничего не сказал. Он хотел защитить меня. Спасти. Считал, что сын слишком мал и не выдержит груза ответственности, надеялся, что, по взрослев, он все поймет.

Я начал умолять отца о прощении, а он молча обнял меня и крепко прижал к себе.

В тот дождливый день, на автобусной остановке, в пятнадцати километрах от Дели, я осознал всю силу прощения.

Мы встали, поддерживая друг друга, и побрели к стоянке. С нас лило, но это не имело значения. Отец все время повторял: «Вот вернемся в Гринвич, там наговоримся!» В такси он то и дело косился на меня и умиленно улыбался.

– Ты женат на этой журналистке?

– Мы расстались.

– Почему? Не ладили?

Я пожал плечами и долго молчал, подбирая слова.

– Думаю, все дело в эволюции отношений. У нас есть дочь.