– О чем?

– О смерти Александра.

– Не утруждайтесь. Этот тип врет. Трудно даже представить, зачем он наплел все эти небылицы. В возрасте Алекса человек не превращается в наркодилера по мановению волшебной палочки. Он никогда не был замешан в делах с дурью и не смог бы реализовать пятьдесят кило кокаина. Зачем богатейшему человеку глупо рисковать? Ему достаточно сказать слово, чтобы получить любую сумму. У Рейнера-старшего состояние в тридцать семь миллиардов, Александр – единственный наследник! Употребляет ли он? Вероятно. Торгует? Вряд ли.

– А меня бы это не удивило. У его подружки Дины есть криминальное досье. Она не святая. Привлекалась за кражу, распространение наркотиков и приставание к прохожим.

– Приставание?! Вы уверены?

– Эта девка – мошенница, каких тысячи. Такие на все готовы, чтобы по-легкому срубить денег.

– И вы только теперь ставите меня в известность? Что еще вам известно?

– Дина происходит из низшей касты. У нее дурная репутация. Пыталась сниматься в кино в Бомбее, но ничего не вышло. Не исключено, что у нее есть связи с наркоторговцами, они могли убить Александра, чтобы забрать деньги.

– Вам следовало добиться, чтобы кредитку заблокировали!

– Ричардсон не захотел – сказал, что тогда оборвется последняя связь с Алексом.

– Мы даже не уверены, что карточкой пользовался он сам. У вас есть адрес девушки?

Виджей позвонил в офис, продиктовал мне координаты Дины – она жила в Питампуре, на севере города, – и сказал, что одного меня не отпустит.

Таксист остановил машину у обветшалой гостиницы. Выяснилось, что девушка съехала больше года назад, и администратор понятия не имел, где ее можно найти.

Я отклонил предложение взять одно такси на двоих, и сыщик назначил мне встречу на утро следующего дня. Потом я позвонил Дине, оставил сообщение на автоответчике и вернулся в Нью-Дели. Обошел огромный треугольник, от торгового района Джанпас до здания Центрального секретариата, чтобы добраться до «Ворот Индии»[100], и сбавил темп, боясь пропустить дом моего детства. Я сверялся с планом, находил глазами посольства – и ничего не узнавал. Широкие проспекты, множество магазинов и бизнес-центров… Все было чужим. Ближе к обеду я оставил Дине еще одно сообщение, прося срочно перезвонить, а к концу дня закончил обследование треугольника, не найдя ни одной зацепки. Дина не позвонила. Другого способа связаться с ней у меня не было, разве что попросить о помощи Виджея Банерджи. Зная номер скутера, сыщик мог легко найти адрес Дины, но он явно не питал к девушке теплых чувств, и я решил воздержаться.

Я вернулся домой угнетенный неудачами и увидел, что Абхинав с Дарпаном вместе готовят ужин. Они пригласили меня разделить с ними трапезу. Я порадовался, что старый сикх учит мальчишку не только чтению, письму, счету и истории, но и искусству приготовления пищи. Овощное карри оказалось очень вкусным, хрустящим, в меру маслянистым и ужасно ост рым – таким только покойника из могилы поднимать! Я похвалил их совместное творчество, и Дарпан объявил, что решил стать поваром.

У Парвати Шармы были седые волосы до плеч, лоб украшала ярко-красная точка – бинди[101]. Эта семидесятипятилетняя дама в розовом сари с плавными движениями и вечной улыбкой на лице управляла амбулаторией на юге столицы. Мы сидели на ковре, во внутреннем дворике, мимо нас курсировали больные, нищие, медсестры и бродячие собаки. На коленях Парвати лежала газета с фотографией Алекса.

– Я совершенно уверена. Разве можно его забыть? Он назвался Филиппом, а мы звали его Филом. Произошел несчастный случай – он попал под рикшу, и тот доставил его к нам. Это случилось во время муссона. Филипп вымок до нитки, был в шоке, но раны, к счастью, оказались поверхностными. Мы сделали, что сумели, вот только сердечные раны залечить не могли. Он все дни напролет лежал, уставясь в пустоту, и что-то неразборчиво бормотал. Я спрашивала: «С кем ты говоришь?» – но он только плечами пожимал. Однажды Фил сказал: «Я говорю с ней, но она никогда не отвечает». Я пыталась общаться, но Фил уклонялся и часто плакал. Беззвучно, даже не всхлипывал. Он почти ничего не ел, разве что немного риса с чечевицей. Недели через две наша медсестра Суджата обнаружила Фила в бессознательном состоянии, он принял упаковку антидепрессанта. Я знала – от него самого, – что он пьет на ночь четверть таблетки, по-другому заснуть не удавалось. Мы промыли Филу желудок и неделю не знали, выживет наш пациент или нет, хотели везти его в больницу, но он закатил истерику, кричал: «Нет-нет, ни за что!» – и остался выздоравливать у нас. Фил утратил вкус к жизни, это было видно по его лицу, по тому, как он улыбался, произносил слова, пытался успокоить нас касательно своего состояния. Чувствовалось, что этот человек… уходит, он был тонким, как соломинка, которую может сломать даже слабый ветерок. Чтобы накормить Фила, требовалось на него прикрикнуть, как на ребенка. Он перестал вставать, не умывался, и никто не знал, чем ему помочь. Я много вечеров потратила на то, чтобы вытащить Фила из раковины, заставить его заговорить, брала за руку, пела колыбельные, как своим детям, когда они болели. А он шептал: «Не волнуйтесь, Парвати, мне недолго осталось…» Я отвечала: «Зачем так говорить? Вы молодой и здоровый человек. Депрессия случается у многих, но силы вернутся. Сегодня чудесная погода». Он отвечал: «Я больше не могу, Парвати, хочу умереть». Я возражала: «Жизнь прекрасна. Видите, там, на проводах, обезьяны с детенышами, невозможно забавные!» Он качал головой: «Хочу покончить с этим ужасом…» Фил не отвечал на вопросы, не реагировал, а однажды утром исчез. Санитарка прибежала, сказала мне, его долго искали. Весь квартал участвовал, но больше мы ничего о нем не слышали, правда нашли записку.

Парвати достала сложенный в несколько раз листок бумаги и протянула нам. Я прочел несколько фраз, написанных неверной рукой: «Спасибо за все, Парвати. Я должен уйти. Оставляю вам деньги – все, что у меня осталось, – в благодарность за заботу и на нужды амбулатории. Там, куда я направляюсь, они мне не понадобятся. Фил».

– Почерк как будто его, – пробормотал Виджей Банерджи.

– Там было триста двадцать долларов, одиннадцать тысяч рупий и серебряный браслет, который он всегда носил на правой руке. Я не захотела продавать это украшение.