Они выпили снова, и это привело к глупому, граничащему с истерикой разговору о том, что именно Патрик может оставить ей в качестве призрачного послания — пару плоскогубцев, одну из своих многочисленных пар ненавистных очков для чтения, непарный носок… А затем Зои начала плакать, потому что ей стало грустно от того, что она выстирала все его носки и непарных не осталось. Она даже скатала их в аккуратные пары и положила обратно в его ящик, как будто ждала, что он наденет их в следующий раз. Каждый раз, когда она думала об этих чистых неношеных носках, ее сердце снова разрывалось.

В любом случае, что бы ни говорила Клэр, Зои все еще ждала своего знака. Как она могла отказаться от этой мысли, когда отчаянно хотела помириться с мужем после их последней ссоры?

— Я прощаю тебя, — выкрикнула она в холодный тихий воздух в надежде, что он как-нибудь ответит ей. — Ты меня слышишь? Я прощаю тебя, все в порядке.

В этот момент мимо прошла женщина в шерстяной шляпе цвета фуксии в сопровождении йоркширского терьера в элегантном клетчатом пальто и как-то странно посмотрела на Зои. Женщина, не собака, хотя, если подумать, собака тоже смотрела на нее довольно насмешливо. Может, собака была знаком от…

«Нет, прекрати это. Не хватало вдобавок ко всему прочему еще и сойти с ума», — простонала она про себя. Кроме того, если бы Патрик собирался вернуться и передать ей сообщение через собаку, он не выбрал бы йоркширского терьера; он выбрал бы что-то более мужественное. Дворнягу или немецкую овчарку. Может быть, даже стаффордшира, если бы загробная жизнь сделала его неуверенным в себе.

Зои поймала себя на том, что краснеет от этой безумной мысли, и порадовалась тому, что никто не может заглянуть ей в голову и понять, какой сумасшедшей она стала. «Возьми себя в руки, Зои. Шагай дальше. Твой покойный муж не воплотится в собаку».

Их спор даже не был особенно содержательным. Они были в кухне, пока дети находились в своих комнатах; это был золотой час, когда она готовила ужин и все были дома, благополучно собравшись вместе. Слушала забавную интернет-трансляцию, нарезая кубиками сельдерей и морковь; в холодильнике стояла симпатичная бутылка белого вина, и было так уютно находиться в помещении, когда дождь барабанит по окнам, а жалюзи опущены и скрывают мрак. Она вспомнила, как обрадовалась, когда Патрик вошел и бросил на пол сумку с инструментами. Его волосы были мокрыми от дождя. Он поцеловал ее в знак приветствия — их последний поцелуй, как оказалось, — и спросил, как прошел день. (О, если бы она только знала, что это будет их последний поцелуй, она бы поцеловала его совсем иначе! Но ее пальцы были в чесноке, и она не хотела испачкать ему рубашку, поэтому просто чмокнула его, не прижавшись и не обняв. Это было еще одно из ее непреходящих сожалений.)

Затем она рассказала ему во всех веселых подробностях о школе, в которой работала в тот день, и о том, как во время творческого задания один из шестилетних детей отважился внести свой вклад в занятие — действительно творческий, забавный вклад. Позже, во время перерыва, помощница преподавателя Луиза сказала Зои, что мальчик, о котором идет речь, Калеб, обычно никогда не выступал в классе. Никогда!

Патрик выглядел не таким впечатленным, как мог бы выглядеть в конце небольшого рассказа Зои. Он пожал плечами, положил в тостер хлеб (хотя она была рядом, стряпала ему ужин, который будет готов через сорок минут) и выпятил губу с выражением «Ну и что?». «И какой во всем этом смысл?» — не задумываясь, поинтересовался он.

Ей следовало бы тогда оставить эту тему, закрыть глаза на то, что он не разделил с ней ее радость, но его вопрос показался таким нелепым, и Зои действительно почувствовала себя слегка обиженной, поэтому перешла в контратаку. «Какой смысл в образовании? — презрительно ответила она. — Ты это хочешь сказать?»

«Я имею в виду, в том, чтобы написать рассказ. Это ведь совсем не важно, не так ли?» Боже, что привело его в такое состояние? Он наверняка знал, что не стоит затрагивать таким образом эту тему. «Ну, на самом деле это важно. Во-первых, это весело. Дети начинают сходить с ума от своего воображения. Они создают что-то вместе, как класс, так что это прекрасное совместное творчество, и…»

«Хорошо, — прервал ее муж. — Но это не поможет им в реальном мире, верно?»

Она уставилась на него, уязвленная. «Поможет, если мои уроки заставят их ощутить уверенность в себе, — ответила Зои. — Так и будет, если это поможет им работать в команде и чувствовать уверенность в том, что их идеи поощряются, а не отвергаются. Я прошла целый курс в университете о том, как учиться через игру — если дети…»

«О, в универе, — усмехнулся он. — Я все гадал, когда ты собираешься об этом упомянуть. Хотя поступление в университет учит далеко не всему, не так ли?»

Спор, казалось, становился все серьезнее и неприятнее с каждой секундой, он как будто катился с холма и набирал скорость. Этого последнего аспекта они уже касались раньше; Зои знала, что Патрик болезненно реагировал на упоминание об университете, не в последнюю очередь потому, что она выучилась, а он — нет. Он был умен, но не интересовался учебой, сдавал экзамены, но в шестнадцать лет ушел, чтобы сразу приступить к работе. «Университет жизни — это все, что тебе нужно, — утверждал он. — Все, что тебе нужно».

«Нет, — сказала она, устало выкладывая нарезанные овощи на сковородку. — Поступление в университет не научит всему, Патрик».

«Пустая трата денег, если хочешь знать мое мнение. Я, конечно, не ожидаю, что наши дети будут беспокоиться о таких вещах. Идти и приниматься за работу, вот что они должны делать. Иметь хоть немного собственной гордости, а не бездельничать, будучи студентами».

Она знала, что он намеренно пытается вывести ее из себя, и в другой раз могла бы шуткой снять напряжение, перевести разговор в более безопасную зону. Но теперь Патрик начинал действовать ей на нервы. «Ну, я надеюсь, что наши дети поступят в университет, — сказала она, добавляя в кастрюлю немного оливкового масла и все перемешивая. — Мне бы очень хотелось, чтобы они это сделали. Они все достаточно умны, чтобы делать все, что захотят. Почему ты отказываешь им в этом опыте?»

Она, конечно, знала, почему. Однажды он признался ей, что больше всего боится, как бы дети, став взрослыми, не опередили его в интеллектуальном плане. Не стали умнее его и не смотрели на него свысока, на своего папашу — синего воротничка с его фургоном и инструментами. Она сделала все возможное, чтобы успокоить его: «Конечно, они этого не сделают! Они восхищаются тобой, любят тебя…» Но Итан уже начал предпочитать ее, когда дело доходило до просьбы о помощи в домашнем задании, как будто чувствовал, что отец не сможет провести его через то, на чем застрял сам. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что это задевает гордость Патрика.

Спор продолжался, отрывистый и бессмысленный, учитывая, что Итану было всего четырнадцать и он даже не задумывался о своем дальнейшем образовании. Зои всегда умела быстро оправляться от срыва — быстро вспыхивала и быстро успокаивалась, и жизнь продолжалась, но Патрик был угрюмее, и он мог потом целый вечер париться в черном облаке. Она обрадовалась, когда он напомнил ей, что собирается встретиться с Дэном и остаться у него на ночь, чтобы помочь ему на следующее утро срубить засохшее дерево. Обрадовалась, что сможет провести вечер в одиночестве, попытаться вернуть то хорошее, счастливое настроение, которое было у нее до его прихода.