Первоначально работа была написана на немецком языке под названием «Allgemeine Aspekte der Psychoanalyse», затем переведена на английский язык и прочитана в виде доклада на собрании Психолого-медицинского общества в Лондоне 5 августа 1913 года. Опубликована в том же году в «Трудах» общества, переиздана в составе сборника «Избранные статьи по аналитической психологии» (Лондон, 1916–1917 / Нью-Йорк, 1920). В настоящем издании публикуется перевод с немецкой авторской рукописи.

Психоанализ сегодня – столько же наука, сколько и технический прием. С течением времени из этого приема развилась новая психологическая наука, которую можно назвать аналитической психологией. Я охотно использовал бы вместо этого название, предложенное Блейлером, «глубинная психология», если бы такого рода психология имела дело исключительно с бессознательным.

Психологи и врачи в целом мало знакомы с этой конкретной отраслью психологии в силу того, что ее технические основы им еще сравнительно неизвестны. Основная причина такого положения дел заключается в том, что новый метод имеет преимущественно психологическую природу, а потому не относится ни к сфере медицины, ни к сфере философии. Медик, как правило, плохо разбирается в психологии, а философ не обладает познаниями в области медицины. Следовательно, отсутствует подходящая почва, в которой можно было бы взрастить дух нового метода. Более того, сам метод представляется многим настолько произвольным, что они никак не могут примирить его со своей научной совестью. Формулировки Фрейда, основателя этого метода, подчеркивали сексуальные факторы; это вызвало сильное предубеждение и оттолкнуло многих ученых. Излишне говорить, что подобную антипатию нельзя считать достаточным логическим основанием для отказа от чего-либо. Кроме того, в психоанализе много говорится о конкретных случаях, но мало – о принципах. Это также естественным образом привело к тому, что метод плохо понимают и потому считают ненаучным. Последнее объясняется просто: если мы не признаем научного характера метода, мы не можем признать научного характера и его результатов.

Прежде чем обсуждать принципы психоаналитического метода, я должен упомянуть о двух распространенных предубеждениях против него. Первое состоит в том, что психоанализ есть не что иное, как углубленная и сложная форма анамнеза. Всем известно, что анамнез основывается на свидетельствах семьи пациента, а также на его собственных сознательных знаниях о себе, озвученных в ответ на прямые вопросы. Психоаналитик, естественно, составляет анамнез так же тщательно, как и любой другой специалист. Однако анамнез – всего лишь история пациента, которую не следует путать с самим анализом. Анализ – это сведение фактических содержаний сознания, якобы случайных по своей природе, к их психологическим детерминантам. Данный процесс не имеет ничего общего с анамнестической реконструкцией истории болезни.

Второе предубеждение, основанное, как правило, на поверхностном знакомстве с психоаналитической литературой, состоит в том, что психоанализ – это метод суггестии, или внушения, посредством которого в мозг пациента внедряется некое систематическое учение, несущее исцеление в духе ментальных практик или христианской науки. Многие аналитики, особенно те, кто долгое время практиковал психоанализ, ранее пользовались суггестивной терапией, а потому прекрасно знают, что представляет собой внушение. Они знают, что метод работы психоаналитика диаметрально противоположен методу работы гипнотизера. В отличие от суггестивной терапии психоанализ не пытается навязать пациенту что-либо, чего тот не видит сам и не находит правдоподобным в рамках собственных представлений. Сталкиваясь с постоянной потребностью невротика в советах и указаниях, аналитик стремится вывести его из этой пассивной позиции и заставить применять собственный здравый смысл и критическое мышление с тем, чтобы подготовить его к самостоятельной жизни. Нас часто обвиняли в том, будто мы навязываем пациентам интерпретации, причем зачастую абсолютно произвольные. Хотел бы я, чтобы один из этих критиков попробовал навязать произвольные интерпретации моим пациентам! Многие из них – люди тонкого ума и высокой культуры, нередко мои коллеги. Невозможность подобного предприятия обнаружилась бы весьма скоро. В психоанализе мы всецело зависим от пациента и от его способности к суждению, ибо анализ по самой своей природе состоит в том, чтобы помочь больному познать самого себя. Принципы психоанализа столь сильно отличаются от принципов суггестивной терапии, что в данном отношении эти два метода несопоставимы.

Также предпринимались попытки сравнить психоанализ с рациональной психотерапией Дюбуа. Однако и это сопоставление не выдерживает критики, ибо психоаналитик старательно избегает любых рассуждений и споров с пациентами. Разумеется, он выслушивает и принимает к сведению сознательные проблемы и конфликты больного, но отнюдь не с целью удовлетворить его желание получить совет или наставление относительно своего поведения. Проблемы невротика нельзя решить советами и логическими рассуждениями. Я не сомневаюсь, что добрый совет в нужное время может привести к хорошим результатам, но я не понимаю, как можно серьезно верить в то, что психоаналитик всегда будет способен дать добрый совет в нужное время. Природа невротического конфликта часто (даже обычно) такова, что посоветовать что-либо не представляется возможным. Кроме того, хорошо известно, что пациент ищет совета только с тем, чтобы сбросить с себя бремя ответственности и опереться на мнение более высокого авторитета. Что касается рассуждений и убеждений, то их эффект как терапевтического метода так же мало подлежит сомнению, как и эффект гипноза. Здесь я лишь хочу подчеркнуть их принципиальное отличие от психоанализа.

В противоположность всем предшествующим методам психоанализ стремится преодолеть расстройства невротической психики не с помощью сознания, а через бессознательное. В этой работе мы, естественно, нуждаемся в сознательных содержаниях, ибо только так мы можем достичь бессознательного. Исходный сознательный материал обеспечивает анамнез. Во многих случаях анамнез дает ценные подсказки, благодаря которым психическое происхождение симптомов становится ясным больному. Это, конечно, необходимо только тогда, когда он убежден в органическом происхождении своего невроза. Но даже в тех случаях, когда пациент с самого начала сознает психическую природу своей болезни, критический разбор анамнеза может оказаться весьма полезным, ибо он раскрывает психологический контекст, который больной прежде не замечал. Нередко таким способом удается выявить проблемы, требующие специального обсуждения. Иногда подобная работа занимает несколько сеансов. Прояснение сознательного материала завершается, когда ни аналитик, ни пациент больше не могут привнести в него что-либо важное. При самых благоприятных обстоятельствах это сопровождается формулированием проблемы, которая зачастую оказывается неразрешимой.

В качестве примера рассмотрим следующий случай: человек, который ранее был совершенно здоров, в возрасте от тридцати пяти до сорока лет внезапно заболевает неврозом. Его положение обеспечено, у него есть жена и дети. Параллельно с неврозом у него развивается сильнейшее сопротивление своей профессиональной деятельности. По его словам, первые симптомы невроза проявились, когда он столкнулся с определенными сложностями в своей карьере, и с каждым последующим затруднением только усугублялись. Мимолетные улучшения наблюдались всякий раз, когда удача оказывалась на его стороне. Критическое обсуждение анамнеза позволило выявить ключевую проблему, которая состояла в следующем: пациент сознавал, что может работать лучше и что полученное таким образом удовлетворение приведет к столь желанному улучшению его невротического состояния. Однако он не мог работать эффективнее вследствие сильного сопротивления, которое вызывало в нем само дело. С рациональной точки зрения данная проблема неразрешима. Посему психоаналитическое лечение должно начинаться с этой критической точки – сопротивления работе.

Возьмем другой случай. У сорокалетней женщины, матери четверых детей, развился невроз спустя четыре года после смерти одного из них. Новая беременность и рождение еще одного ребенка привели к значительному улучшению ее состояния. Это внушило ей уверенность в том, что, будь у нее еще один ребенок, ее состояние улучшилось бы еще больше. Поскольку она знала, что больше не может иметь детей, она решила посвятить себя филантропической деятельности. Однако это занятие не приносило ей ни малейшего удовлетворения. Вместе с тем всякий раз, когда ей удавалось чем-то живо заинтересоваться, пусть даже ненадолго, ей тут же становилось лучше. К несчастью, она была не в состоянии найти что-либо, что вызвало бы у нее длительный интерес и принесло удовлетворение. Рациональная неразрешимость проблемы очевидна. В данном случае психоаналитику прежде всего необходимо выяснить, что именно мешает пациентке развить иные интересы, помимо страстного желания иметь ребенка.

Поскольку мы не можем заранее знать решение таких проблем, мы вынуждены искать подсказки в индивидуальности пациента. Ни сознательные расспросы, ни рациональные советы не могут помочь нам в обнаружении этих подсказок, ибо препятствия, которые мешают нам найти их, скрыты от сознания больного. Таким образом, не существует единого, универсального способа преодоления бессознательных препятствий. Единственное правило, которое диктует психоанализ в этом отношении, таково: пусть пациент озвучивает все, что приходит ему в голову. Аналитик же должен внимательно следить за всем, что говорит пациент, и принимать это к сведению, не пытаясь навязать больному собственное мнение. Первый пациент, например, начал говорить о своей семейной жизни, которую до сих пор мы считали абсолютно нормальной. Теперь же оказывается, что он испытывает трудности в отношениях с женой и совершенно ее не понимает. Аналитик не может не заметить, что, очевидно, профессиональная деятельность больного отнюдь не единственная его проблема, и что его отношение к жене также требует рассмотрения. Это запускает цепочку ассоциаций, связанных с браком. Затем следуют ассоциации, порожденные воспоминаниями о добрачных связях. Пациент подробно описывает свои переживания в тот период; все они указывают на то, что больной весьма своеобразно вел себя в близких отношениях с женщинами и что это своеобразие приняло форму детского эгоизма. Подобная точка зрения является для него совершенно новой и неожиданной и объясняет многие его любовные неудачи.

Разумеется, мы не всегда можем добиться столь успешных результатов, всего-навсего позволив больному говорить; лишь у немногих пациентов психический материал лежит так близко к поверхности. Более того, многие больные не готовы свободно говорить о том, что с ними происходит: одни – потому, что им слишком больно рассказывать о своих переживаниях аналитику, которому они, возможно, не вполне доверяют, другие – потому, что не могут вспомнить ничего сколько-нибудь заслуживающего внимания и заставляют себя говорить о вещах, к которым более или менее равнодушны. Безусловно, нежелание говорить по существу не доказывает, что пациент сознательно утаивает некое болезненное содержание; это может происходить совершенно бессознательно. Таким больным часто помогает совет не принуждать себя: достаточно только ухватиться за самую первую мысль, которая приходит им в голову, какой бы незначительной или смешной она ни казалась. В некоторых случаях, впрочем, даже эти инструкции бесполезны, и аналитику приходится прибегать к другим мерам – например, к ассоциативному эксперименту, который обычно дает верную информацию касательно ключевых склонностей пациента в данный момент.

Второй способ – это анализ сновидений; традиционный инструмент психоанализа. Поскольку анализ сновидений вызывает столь сильное противление, краткое изложение его принципов представляется вполне уместным. Толкование сновидений, равно как и придаваемое им значение, непопулярны у широкой общественности. Еще не так давно люди практиковали онейромантию и верили в нее; не так много времени прошло и с тех пор, когда даже самые просвещенные умы находились под властью суеверий. Посему вполне понятно, что наш век все еще питает живой страх перед суевериями, преодоленными лишь частично. Эта нервозность в отношении суеверий в значительной степени объясняет неприятие толкования сновидений, хотя психоанализ никоим образом в этом не виноват. Мы выбираем сновидение в качестве объекта не в силу суеверного восхищения перед ним, а потому, что оно представляет собой психический продукт, неподвластный влиянию сознания. Мы побуждаем пациента к свободным ассоциациям, но этот материал носит слишком скудный, вынужденный характер, а то и вообще не относится к делу. Сновидение – это свободная ассоциация, свободная фантазия; оно возникает не по принуждению и является таким же психическим феноменом, как и всякая ассоциация.

Не стану скрывать, что на практике, особенно в начале анализа, полный и идеальный анализ сновидений возможен не всегда. Обычно мы собираем сновидческие ассоциации до тех пор, пока проблема, которую пациент утаивает от нас, не проявится настолько ясно, что он сможет распознать ее сам. Эта проблема затем сознательно прорабатывается до тех пор, пока мы вновь не столкнемся с неразрешимым вопросом.

Здесь внимательный читатель наверняка поинтересуется, что делать, если больной вообще не видит снов. Могу вас заверить, что до сих пор все пациенты – даже те, кто утверждал, что раньше никогда не видел снов, – начинали видеть сны во время анализа. С другой стороны, часто случается так, что пациенты, которые прежде видели яркие сны, внезапно перестают их помнить. В своей работе я придерживаюсь следующего эмпирического и практического правила: даже если пациент не видит снов, его сознание содержит достаточно материала, который он по определенным причинам стремится утаить. Зачастую главная причина такова: «Я нахожусь в руках аналитика и хочу лечиться у него. Но аналитик должен делать свое дело, поэтому в этом отношении я выбираю пассивность». Иногда возникает сопротивление более серьезного характера. В частности, некоторые пациенты, будучи не в состоянии признать в себе определенные нравственные изъяны, проецируют их на аналитика, после чего приходят к логическому заключению, что, раз аналитик более или менее нравственно неполноценен, о некоторых неприятных вещах ему сообщать не следует.

Таким образом, если пациент не видит снов с самого начала или же они внезапно прекращаются, он утаивает материал, требующий сознательной проработки. Здесь одним из главных препятствий можно считать отношения между аналитиком и пациентом. Последние могут помешать им обоим, как аналитику, так и пациенту, ясно увидеть ситуацию. Мы не должны забывать, что как аналитик проявляет и должен проявлять пытливый интерес к психологии своего пациента, так и пациент, если он обладает активным умом, нащупывает свой путь в психологию аналитика и занимает соответствующую позицию по отношению к нему. Аналитик слеп к позиции своего пациента в той мере, в какой он не видит самого себя и своих собственных бессознательных проблем. По этой причине я утверждаю, что врачу необходимо самому подвергнуться анализу, прежде чем практиковать его с больными. В противном случае анализ может обернуться сильным разочарованием: при определенных обстоятельствах высока вероятность того, что аналитик зайдет в тупик и потеряет самообладание. Если это происходит, у него есть два пути: либо согласиться с тем, что психоанализ – это бессмыслица, либо признать, что он посадил свое судно на мель. Если вы уверены в собственной психологии, вы можете заверить больного, что он не видит снов потому, что в его сознании еще остался непроработанный материал. Я настаиваю, что в такие моменты уверенность в себе необходима, ибо критика и беспощадные суждения, которые иногда приходится слышать, могут совершенно выбить из колеи того, кто к ним не готов. Непосредственным следствием утраты равновесия со стороны психоаналитика является то, что он начинает спорить со своим пациентом, дабы сохранить свое влияние на него. Это, разумеется, делает всякий дальнейший анализ невозможным.

Как я уже упоминал, в первую очередь сновидения следует использовать как источник материала для анализа. В начале анализа не только не нужно, но иногда и неразумно предлагать так называемое полное толкование сновидения. Полная и воистину исчерпывающая интерпретация крайне затруднительна. Интерпретации, которые иногда можно найти в психоаналитической литературе, очень часто представляют собой однобокие и нередко спорные формулировки. К их числу я отношу и ограниченные сексуальные редукции венской школы. Ввиду многогранности сновидческого материала следует остерегаться всех односторонних формулировок. Именно многогранность смысла сновидения, а не его однозначность, ценна для нас, особенно в начале лечения. Например, вскоре после начала лечения одной моей пациентке приснился следующий сон. Она находится в гостинице в незнакомом городе. Внезапно вспыхивает пожар. Ее муж и отец вместе с ней помогают тушить огонь и спасать людей.

Пациентка – умная, но чрезвычайно скептически настроенная женщина – была убеждена, что анализ сновидений – сущая чепуха. Мне лишь с большим трудом удалось уговорить ее попробовать этот метод хотя бы раз. В качестве отправной точки для ассоциаций я выбрал пожар, самое заметное событие в сновидении. Пациентка сообщила мне, что недавно прочла в газетах, что в Цюрихе сгорела одна гостиница; что она помнит эту гостиницу, потому что когда-то останавливалась там. В гостинице она познакомилась с одним мужчиной, с которым у нее завязался довольно сомнительный любовный роман. В связи с этой историей выяснилось, что у нее было немало подобных приключений, и все они были решительно легкомысленного свойства. Эту важную часть ее прошлого обнаружила самая первая ассоциация. В данном случае было бы бессмысленно объяснять пациентке совершенно очевидный смысл сновидения. Учитывая ее легкомысленное отношение и скептицизм, который был лишь частным его проявлением, она холодно отвергла бы такую попытку. Однако после того как легкомысленность ее поведения была осознана и продемонстрирована ей на материале, который она сама же и предоставила, стал возможен более тщательный анализ последующих сновидений.

По этой причине на начальных этапах целесообразно использовать сновидения для обнаружения критического материала посредством ассоциаций. Это самая лучшая и самая безопасная процедура, особенно для начинающих психоаналитиков. Произвольный перевод сновидений крайне нежелателен. Подобная практика была бы основана на суеверном предположении, будто сновидение несет устоявшееся символическое значение. Но фиксированных символических значений не существует. Некоторые символы действительно повторяются достаточно часто, однако даже в этом случае мы не можем выйти за рамки общих утверждений. Например, было бы ошибкой полагать, что змея, когда она появляется во сне, всегда имеет сугубо фаллическое значение; равным образом нельзя отрицать, что она может обладать этим значением в некоторых случаях. Каждый символ имеет по меньшей мере два значения. Сексуальное значение сновидческих символов – в лучшем случае лишь одно из них. Посему я не могу принять ни исключительно сексуальные толкования, которыми пестрят некоторые психоаналитические публикации, ни интерпретацию сновидений как осуществление желаний, ибо на опыте убедился в однобокости и неадекватности подобных формулировок. В качестве примера приведу очень простой сон одного молодого человека, моего пациента. Ему приснилось, будто он поднимается по лестнице вместе с матерью и сестрой. Когда они оказались на верхней площадке, ему сообщили, что у его сестры будет ребенок.

Сперва я покажу, как, в соответствии с господствующей до сих пор точкой зрения, это сновидение может быть истолковано в сексуальном ключе. Мы знаем, что инцестуальные фантазии играют значительную роль в жизни невротика, поэтому образ матери и сестры может быть понят как намек в этом направлении. «Лестница», как полагают, имеет устоявшееся сексуальное значение: ритмичный подъем символизирует половой акт. Ребенок, которого ждет сестра, есть не что иное, как логическое следствие этих предпосылок. В таком переводе сновидение представляет собой явное исполнение так называемых инфантильных желаний, которые, как известно, составляют важную часть теории сновидений, предложенной Фрейдом.

Я же рассуждал так. Если я говорю, что лестница – это символ полового акта, по какому праву я считаю мать, сестру и ребенка реальными фигурами, а не символическими? Если я придаю символическое значение некоторым сновидческим образам, на каком основании я делаю исключение для других? Если я придаю символическое значение подъему по лестнице, я также обязан придать символическое значение образам матери, сестры и ребенка. Посему я не «переводил» сновидение, а анализировал его. Результат оказался неожиданным. Я приведу ассоциации пациента с отдельными сновидческими образами слово в слово, чтобы вы могли составить собственное мнение об этом материале. Предварительно необходимо упомянуть, что за несколько месяцев до этого молодой человек окончил университет, но не смог выбрать профессию и в конце концов забросил всякие занятия. Развившийся на этой почве невроз принял, среди прочего, ярко выраженную гомосексуальную форму.