К тому моменту, когда чтец закончил первые три главы, я ощущала себя монашкой в логове демонстративных бэдээсэмщиков. В перерыве я выбралась из зала, пошатываясь и бормоча: «Фрикции, фрикции! Лямур де труа!», и мимо казаков и девственниц (тьфу, черт; девиц! девиц!) добралась до выхода.

– Ты лошадка? – спросила кроткая старушка-гардеробщица.

Тут я озверела.

– Нет, – говорю, – не лошадка! Конь, блин, Екатерины Великой.

Гардеробщица, видимо, встречала в храме просвещения и не таких дебилов.

– Была шапка? – терпеливо повторила она.

Я покраснела, схватила шапку и выскочила на улицу.

По улице шла компания крепко подвыпивших людей. Они не употребляли слов «дефлорация» и «адюльтер», а употребляли другие, гораздо более простые слова, в том числе даже и односложные. Некоторое время я шла за ними, наслаждаясь звучанием знакомой с детства речи. Потом вспомнила про шапку, лошадь и гардеробщицу и заржала так, что распугала всех алкашей.

Меня тут спросили, отчего я ничего не скажу о Дне Писателя.

Ну, собственно, вот.