Такое советское наследство не представляло возможности быстрого развития сельского хозяйства в обновленной России. Пролетаризация (люмпенизация) крестьянства ни в одной так называемой социалистической стране успеха не имела. Следствием везде в таких случаях был голод.
Восстановление важнейшего сословия — крестьянства — задача наитруднейшая. По-моему, нигде и никогда ее не решали. Только мы устроили ее себе. А решать надо, если хотим выжить. Самое печальное при этом, — мы еще не поняли, что эту задачу надо непременно решать.
Небывалую сложность решения не совсем понимали демократы — реформаторы, так как они в основной массе горожане. Обычного для других стран и народов способа подъема сельского хозяйства частной собственностью на землю в нашем случае недостаточно, при всей абсолютной необходимости ее и у нас.
Общество не прониклось пониманием того, что оживление экономической жизни страны обычно начинали с сельского хозяйства. Отечественный ученый начала XIX века М.Г. Павлов (неординарный физик и химик, классик земледелия), ознакомившись с опытом европейских стран сделал доклад "О побудительных причинах совершенствовать сельское хозяйство в России преимущественно перед другими отраслями…", который также не встретил понимания в тогдашней России. Запоздалое понимание стоило нам революции и всем последующим обвалом.
В свое время этот закон использовали большевики, начав восстановление экономики с НЭПа.
Конечно, главным условием оперативного решения этих задач является наличие в обществе согласия, что и как делать.
У нас этого согласия не было, да, пожалуй, и сейчас нет. (В этом смысле мы разительно отличаемся от стран Восточной Европы и Прибалтики, где эти кризисные годы уже прошли давно. По-видимому, сказывается слишком наше длительное "коммунистическое заболевание", а не какая-то наша национальная черта или географическое расположение). Люмпенизация захватила все слои населения. Настоящего развитого гражданского общества у нас нет.
Равнодействующая сил в нашем обществе долго была близкой к нолю. Мы сделали 1–2 шага и бессмысленно опасно качаемся, не желая осмысливать обстановку. При этом не исключены многие опасности. Из них возврат к "коммунизму", наверное, не самый страшный, потому что он приведет неминуемо уже к полному в нем разочарованию всех без исключения. Более опасен курс на национализм, на поиск причин наших неудач в других народах и странах и превращения их во врагов, с кем надо воевать. Появились страшные новые силы, тянущие (толкающие) нас в бок от торной дороги прогресса, чуть ли не к другой форме фашизма, не испытанной еще нами, к войне с другими народами, якобы виновными в бедах нашей жизни. Этой ошибки, если мы ее совершим, нам уже не пережить.
Нефтегазовый наркотик усыпил наш разум, позволяя жить без своих крестьян, без собственной экономики и науки. Но в то же время обилие незаработанных денег, а по воле случая — неожиданного поднятия цен на нефть, позволило расходовать их абсолютно нерачительно, разворовывать чиновникам, снова сжигать их бесследно для нашего будущего и для своей экономики на военные расходы, радуя наших генералов и надувающихся от гордого величия руководителей страны. Расплата от этой опасности будет очень пагубной, масштабы которой трудно даже предусмотреть.
Возрождение крестьянства и сельскохозяйственного производства осложнялось и до сих пор осложняется инфраструктурой отрасли, построенной в соответствии с социалистическими постулатами планового хозяйства, когда предприятия, перерабатывающие сельхозпродукцию и обслуживающие земледелие и животноводство, были отчуждены от колхозов и совхозов и сконцентрированы в городах. Вы там, трудовые крестьяне, производите и быстренько — быстренько свою продукцию государству. Ваше дело — производить. Дело партии и государства — распоряжаться продукцией. Была ваша, стала наша. Сколько решим, столько и заплатим.
Чудесная диспозиция коммунистической формации. Кто-то в коммунизме, остальные — то ли роботы, то ли прислуга господ — рукамиводителей.
Вся эта инфраструктура (масло — и крупозаводы; элеваторы, мель-мясокомбинаты; предприятия по мелиоративному, агрохимическому, техническому, энергетическому научному обслуживанию; учреждения по кредитному и научному обслуживанию; и т. д.) были в руках бюрократического государственного аппарата, в первую очередь партийного, зависящего только от вышестоящих начальников. Она входила в систему агрогулага, как метко назвал ее Ю. Черниченко.
В начале реформ после 1991 года пока та малая оставшаяся часть настоящих крестьян думала, взвешивала можно ли доверять изменениям в политической жизни страны, серьезны ли они или это очередная чиновничья игра, тем более что "новая" местная власть представлена старыми лицами из комсоветских начальников в большинстве своем сугубо коммунистического (даже большевистского) замеса. Реформа началась, как известно, сверху, и долго шла, со скрипом до мест. Охранители же агрогулага быстро сориентировались. Раз государство перестало их содержать, надо находить другого кормильца. Зарабатывать, производить что-то они же сами не могут, отучены. И стали приватизировать имевшиеся и ранее в их фактическом распоряжении предприятия по типу закрытого акционерного общества, включая в состав трудового коллектива если не самих бывших комсоветских руководителей, работавших уже в составе новых советов и администраций, то их жен, детей и других родственников. Но ни в коем случае не привлекали к процессу приватизации не только крестьян с их ваучерами, но и колхозы и совхозы. (Даже во время НЭПа крестьян и коллективные хозяйства привлекали в организуемые тогдашними властями потребсоюзы. Да и простых работников этих предприятий не очень хитрым способом лишили акций. Мотивируя отсутствием средств, не платили им зарплату. Они вынуждены были за бесценок продать акции более обеспеченным начальникам. Бывшее комсоветское начальство — рукамиводители — становилось владельцами предприятий).
Таким образом, как коллективные хозяйства, так и частники (будущие фермеры) оказались отрезанными от сервиса, от созданной советским государством за средства крестьян инфраструктуры. Землю бери (но до сих пор препятствовали отдать в частную собственность, выдумывая всякие причины), пользуйся, вкалывай, сколько хочешь, а произведенную продукцию привози к нам, мы купим. У вас же негде ни хранить, ни перерабатывать. А что делать, согласишься на любую цену, иначе продукция сгниет, испортится без переработки. (Кстати, помню и в комсоветское время маслозаводы, элеваторы, овощные базы, мясокомбинаты, льнозаводы и т. п., не имея права устанавливать цены, заставляли нас, работников колхозов и совхозов, подписывать некондиционность своей продукции, иначе они нашу хорошую продукцию не принимали. Несмотря на большую порчу, у них никогда не было недостачи). Поневоле вспомнишь крестьянина-хозяина. У него был амбар для хранения и овин для сушки зерна, мельницы, маслозаводы и т. д. Это позволяло быть хозяином созданной продукции, продавать ее, торгуясь, дожидаясь необходимой для ведения производства и жизни цены. А посмотрите, какая инфраструктура у фермеров цивилизованных стран. У соседей наших: Финляндии, Швеции и т. д.!
Получилось же так: работай вроде бы на своей земле, но продукцию своего труда отдай да побыстрее за бесценок опять тем же чиновникам-нахлебникам, бывшим хозяевам комсоветской системы. Эта уже, "государственная администрация" на основе многолетнего агрогулаговского опыта на полную катушку использует административный ресурс. Ты попробуй только продать продукцию куда не велено, а не нашему заводу, получишь отключение электричества, газа, от банковского кредита, ни копейки не получишь дотаций из госбюджета и т. д. А как ты жить будешь — не наша забота, советская власть закончилась, теперь думайте сами, не будьте иждивенцами! Вот так-то!
И придумали фантазию на тему диспаритета цен в современном нашем государстве, чтобы свалить вину с больной головы на здоровую — на реформаторов-демократов. Хозяйство покупает ГСМ по рыночной цене, а получает за выращенное, что дадут скупщики, не торгуясь, на рынке.
В цене хлеба, который мы покупаем в городе, доля оплаченного труда сельхозпроизводителя ничтожна. Основной куш — у бывших правителей агрогулага. Они же и авторы термина "диспаритет цен", чтоб увести недовольство от себя.
Аппетит у бывших чиновников агрогулага не знал и не знает границ. Так, приемную цену на молоко на своих маслозаводах они установили ниже бутылированной родниковой воды, не превышающую расходы хозяйств на доставку молока по сельским проселкам на расстояние 30 км. Да и платили чаще не деньгами, а порошком, который хозяйства должны еще как-то сами продать. А цену порошка в расчетах применяли рыночную! Наценки уже исключены. А по старому банковскому закону купленное надо продавать по цене выше купленной.
Вольные крестьяне коллективных хозяйств нашли выход. Они порезали скот и ликвидировали животноводство, которое требовало громадных затрат и не давало дохода. И маслозаводы "чиновников-бизнесменов" остались без сырья. Кончились их сверхдоходы. И так по всем отраслям сельскохозяйственного производства. В результате треть сельхозугодий не обрабатывается. В растениеводстве — основной упор на зерновые культуры. Благодаря простейшей и малозатратной технологии их возделывания (посадил-убрал) можно обойтись малым количеством работающих.
Руководство МСХ радостно рапортует о великих сборах зерна, что уже экспортируем его излишки. Но специально "забывает", что из-за обвала животноводства зерно не расходуется на корм. Раньше же до половины сбора зерна шло на эти цели. И страна худо-бедно имела свое мясо, масло и молоко (пусть и недостаточно). Особенно тяжелые условия были созданы для фермеров, лучше сказать, для тех немногочисленных крестьян, кто захотел стать самостоятельным сельским хозяином. Кроме вышеперечисленных общих с колхозами тягот, им пришлось столкнуться с жуткой атмосферой неприятия со стороны чиновников агрогулага и люмпенизированной части работников хозяйств.