И потом я падала… бесконечно… беспредельно… кажется, вечность… в темноту.
21
Открыв глаза, я обнаружила, что смотрю прямо вверх на падающий снег. Калейдоскоп из красных и белых снежинок крутился надо мной, становясь все больше, пока они не приземлились в ужасающем слякотном молчании на замерзшую маску, которая, должно быть, была моим лицом.
Надо мной в безумном ракурсе прорисовывались неясные очертания зубчатой стены, упирающейся в низкие рваные облака.
Небо разорвала рассеянная вспышка, за которой последовал глубокий грохот, как будто озорные служащие катали пустые бочки в винном погребе.
Еще одна вспышка — вспышка, которая разгоралась и затихала с каждым биением моего сердца, и за ней последовал оглушительный треск!
Потом тишина — настолько сильная, что ушам стало больно. Только постепенно я начала ощущать обжигающий падающий снег. А потом…
Что-то, похожее на красную свечу, озарило ночь мертвенно-бледным неземным светом.
Казалось, это продолжается целую вечность. Я утомилась смотреть.
Какой-то голос манил меня — призыв, которому я не могла сопротивляться.
«Кто ты? — хотела прокричать я. — Кто ты?»
Но голоса у меня не было. Больше ничего не имело значения.
Я прикрыла глаза от звездного сверкания и почти сразу же открыла их, когда вознеслась огромная медно-зеленая комета с хвостом мерцающих желтых искр, словно какой-то небесный дракон, поднялась в небо и взорвалась прямо над головой с сотрясшим землю грохотом.
Ракета славы, вспомнила я, мысленно загибая пальцы и считая ингредиенты: сурьма… железные опилки… хлорат калия…
На миг я подумала о Филлис Уиверн, адресате моего подношения, и о том, как печально, что от нее ничего не осталось, кроме череды туманных образов на катушках черной пленки.
Еще я подумала о Харриет.
И уснула.
Они все собрались вокруг моей кровати, их лица нависали надо мной, будто я видела их через выпуклую линзу. Карл Пендрака предлагал мне полоску жевательной резинки «Свит сикстин», в то время как обе мисс Паддок протягивали одинаковые чашки дымящегося чая. Инспектор Хьюитт стоял, обнимая за плечи жену Антигону, молча рыдавшую в изящный кружевной платочек. В изножье кровати неподвижно стоял отец, по бокам от него — мои бледные сестры Офелия и Дафна, и все трое выглядели так, будто их долго тошнило.