Мы взяли курс на северо-запад. Дул сильный ветер и «Ришительный» сильно качался на волнах, вызывая протесты в наших желудках. К ночи море успокоилось, однако мы все же сбавили ход. Я оставил на мостике Смита, а сам отправился спать.

Сон снился донельзя жуткий. И до жути реальный. Я чувствовал каждым волоском на коже дуновение и степного ветра, и даже запах потных тел скагов. Снился покойный Кинжай. Поставив на костер гигантский котел, он, в фартуке с ромашками, крошил в него морковку, картошку, свеколку. А затем забросил и меня в кипящий бульон. Бульон был наваристым, тягучим, вязким, как студень. И вдруг я понял, что в котле вовсе не бульон, а фиолетовый слизняк! Я закричал от ужаса и начал раскачивать котел, чтобы выбраться. Я раскачивал его и раскачивал…

Проснувшись, я внезапно обнаружил, что судно и в самом деле качается! Забегая вперед, скажу, что в моей жизни не было больше ни единой ночи без кошмаров с участием фиолетового студня. Торопливо одевшись, я поднялся на палубу.

— Что случилось? — спросил я у рулевого.

— Не знаю, командир, — развел он руками. — Мы только что остановились.

— Где американский капитан?

— Слева по борту, вместе с американским полковником.

Из люка высунулась голова Михаила — он тоже проснулся. Вдруг раздался громкий всплеск, и весь корпус судна вздрогнул. Я услышал звонкое английское ругательство, потом удивленный возглас и крик, страшный крик:

— Вниз! Вниз!

В тот же момент Смит сбил меня с ног и мы оба кубарем покатились в открытый люк. Джейнс нырнул следом за нами. При свете лампы я разглядел белые, искаженные ужасом лица американцев. С грохотом захлопнулась дверь матросского кубрика. Последовал новый толчок и «Ришительный» накренился на правый борт. Споткнувшись, я больно ударился о переборку.

— Что это за фигня? — взревел я.

Я уже был готов подумать, что янкели устроили диверсию по какой-либо только им известной причине. Рука потянулась к кобуре, но я вовремя понял, что тогда они не были бы сами настолько напуганы.

Американцы переглянулись.

— Морские гады! — произнес Смит.

— Гады? — переспросил я.

— Морские, — уточнил полковник. — И гигантские!

Я похолодел. Никогда не отличался большой любовью к морям и океанам. Потому что там, на суше, можно быть только съеденным или разорванным на мелкие кусочки. А в воде можно быть еще и утопленным! Нет, плавать я умел. Но сама мысль о том, что какая-то морская тварь утащит меня в пучину — ужасала.

Я вспомнил прошедший день. Вспомнил слизняка. Да и все свои остальные опыты с большой водой, которые никогда не заканчивались ничем хорошим. Я даже вспомнил, что как корабль назовешь — так он и поплывет. И помянул недобрым словом Семенова, которому стоило бы почаще листать орфографический словарь или, хотя бы, не спать на уроках в школе.

На подгибающихся ватных ногах мы поднялись по лесенке на закрытый мостик. Сквозь большие иллюминаторы я увидел, что залитая светом трех лун палуба пуста. Только на носу, у самой ракетной установки, извивалось нечто вроде толстого каната.

Смит рассказал, как все произошло. Когда колесо по левому борту застопорилось, они с Джейнсом пошел посмотреть, что стряслось. И вот там, в воде, увидел огромный купол, усеянный чешуей. Нет, тогда еще он не понял, что это — чешуя. И, вообще, посчитал, что судно налетело на мель. А потом чудище начало шевелить щупальцами. Вот тогда-то капитан и завопил, что есть мочи.