Бах! Бах! Ба-бах! Пистолет трижды плюнул огнем, и по каменистой дороге запрыгали, зазвенели стреляные гильзы. Александра ящерицей извернулась на земле и посмотрела назад. А-а-а! Убегаешь?! Зря! Как любит повторять Борис: «От снайпера бегать – помрешь усталым…» Браунинг выстрелил еще раз, и у бежавшего подломились ноги. Он нелепо взмахнул руками и упал ничком. Судорожно дернулся и застыл…
Сашенька встала. Почему-то ей совсем не было страшно, и она вдруг негромко пропела:
– Вставайте, товарищ Сталин, – произнесла она, закончив песню. – И, наверное, надо идти отсюда поскорее, а то еще люди набегут…
Сталин поднялся и строго взглянул на девушку:
– Почему вы это сделали? – спросил он сурово.
– Что? – растерялась Александра. – Что я сделала? Вас сбила?
– Нет. Почему вы убили этих качагеби[87], а не дали это сделать мне? Я все-таки здесь мужчина…
Она опустила руки и, стараясь не встречаться с ним взглядом, пробормотала:
– Да если бы с вами что-то… я не знаю, что бы со мной было…
Сашенька хотела добавить, что Борис и Глеб, несмотря на то, что они очень хорошие, уж точно страшно бы на нее разозлились, но Сталин не дал ей договорить, а вдруг резко обнял и крепко поцеловал ее в губы. Раз, другой, третий… Его поцелуи жгли, но не обжигали, и становилось как-то очень приятно…
Они постарались как можно скорее найти фаэтон и весь этот вечер просидели в гостинице. Каждый в своем номере. Вспоминая события этого дня и переживая их снова и снова.
8
КАРТОЧКИ
ПАРИЖ, 19 августа.
О своего рода рекорде спекулянтской прибыли соо
Львов не ошибся: ровно через две недели в Петроград прибыл поезд, задрапированный черными траурными полотнищами. Георгиевские кавалеры, удачно оказавшиеся в Тифлисе, встали в почетный караул у гроба с телом великого полководца и любимца всей русской армии и лишь в Александро-Невской лавре сдали свои посты солдатам конно-похоронного полка[88].
А в Тосно их уже ждали. С радостью и с торжественным банкетом, разве что – без фейерверка. И на этом-то банкете произошла странная и удивительная беседа.