— Ну что, сынок, пошли. Как зовут?

— Карл, Карл Харнье, товарищ полковник.

— О! Я тоже Карл. Тесен мир.

Харнье закончил отряхиваться и пошел следом за Остерманом к своей машине.

— Развели походно-полевой бордель, — рассуждал вслух полковник, — самые дорогие машины всех военно-воздушных, а набирают разный сброд. И командир у вас такой же, распустил все и всех. Хорошо, что мы нынче соседи. Ничего, этот вопрос мы решим. Почему по инстанциям не сообщил о непорядке в части?

Харнье насупился.

— Жаловаться не по-мужски, — сказал он наконец.

— Сынок, не по-мужски отливать сидя, — веско произнес Остерман. — А сообщать о нарушениях дисциплины — это правильно. Армия — это порядок, а порядок — это правила и дисциплина. По крайней мере так считается.

Остерман улыбнулся каким-то своим мыслям и неожиданно спросил:

— Любишь летать?

— Люблю.

— Молодец. В хорошем состоянии машину держишь. Не то что некоторые.

— Спасибо.

— «Спасибо» потом скажешь, когда я вашего командира пущу по процедуре.

Они дошагали до самолета, остановившись в тени огромного крыла. От многотонной машины веяло прохладой металла, запахом масла и бензина. Экипаж Харнье стоял чуть поодаль, с опасливым любопытством наблюдая за командиром и знаменитым Остерманом.

— Эх, напомнил ты мне одного летчика из моей группы, — вспоминал тем временем полковник. — Тоже болел небом, полеты любил, а уж как о своем «вундере» заботился. Взлететь мог в любое время дня и ночи. Только скажешь «Рунге», а он уже возле самолета, моторы греет.

— Погодите, а не тот ли это Рунге, который…

— Тот, тот. Вот только не верь в эти байки. Отличный пилот Рунге и чужих заслуг себе никогда не вешал. Стоять вместе, на соседних площадках будем. Пора у вас порядок навести. А то, смотрю, Михаэль совсем вас распустил.

Остерман крепко пожал руку Карлу.

— Ну, бывай парень, глядишь, встретимся.