– Разумеется! Зачем нам старухи?

– Молодые и стоить должны дороже.

– Раз уж ты заговорил о гадесских ценах, так это уже недёшево! Шестьдесят на полтора – девяносто. Вычитаем четверть оптовой скидки – получается шестьдесят семь с половиной. В какую сторону округлять будем?

– Грабитель!

– Ну, отчего же? Моя наложница, редкая красавица-бастулонка, обошлась мне в пятьдесят гадесских шекелей. Так это оттого, что не один я пустил тогда на неё слюну, и мне пришлось меряться кошельками с соперником. Если бы не этот аукцион – продавец был согласен уступить её за те же сорок шекелей, которые в пересчёте на денарии – те же самые шестьдесят восемь.

– Не дёшево ли за штучную красавицу? Так не бывает!

– Ну, это было в Кордубе, и где-то за месяц до того он просил за неё пятьдесят, но потом сбавил цену за её непокорный нрав.

– А, тогда это уже немного другое дело.

– То-то и оно. А с чего ты взял, что твои замарашки будут покорнее? И то ведь была розничная цена, хоть и кордубская, а тебе такой же оптовой мало. Ну и кто из нас после этого грабитель, почтеннейший? – ежу ведь ясно, что он и этих девок спишет по цене завалящих и положит в свой кошелёк приличную часть нашего серебра.

– Кажется, в этом смысле мы с тобой оба друг друга стоим, – хохотнул квестор, – Сколько ты их хочешь взять?

– Мы выберем десяток или полтора, какие приглянутся.

– Маловато для оптовой партии.

– Можем взять ещё детей-подростков обоего пола. Половина цены от взрослого – тридцать денариев. Устроит?

– Справедливо. Доведи общее число до пятидесяти, и за девушек мы с тобой договоримся по семьдесят денариев. Да, только вот ещё что – ты помнишь наше условие о доставшихся вам рабах из Гасты? Этих оно тоже касается…

– Само собой разумеется. Клянусь Юпитером и Нетоном, что никто из ЭТИХ рабов, купленных нами у тебя, не вернётся в Испанию свободным, – аналогичная клятва давалась римлянам и на переговорах о дележе живой добычи, так что требование было справедливым, да и нашим планам на этих людей тоже как-то не противоречило.

Договорившись, направились с помощником квестора обратно к переданным римлянам пленным. Их там уже и рассортировали, и по клеткам рассадили, беспощадно разлучив семьи, и это было к лучшему – меньше будет истерик со слёзами и соплями. Да, я ж главного не сказал – рабами, нёсшими сундучок с серебром, были те самые парни, чьи зазнобы попали в римскую долю. Проходимся с ними мимо клеток с девчатами, они своих опознают, мы их "выбираем" и помощнику римского квестора указываем, а тот в своей табличке очередную "голову" помечает и распоряжается о передаче её нам. Один не в меру горячий придурок едва не спалил нам всю нашу затею, кинувшись к своей невесте и обнявшись с ней сквозь решётку клетки, за что и получил от Володи хорошего пинка, от которого полетел кубарем. Млять, ведь предупреждали же всех! Хвала богам, остальные помнили и горячки не пороли, так что "единичный" случай погоды не сделал – римляне просто прикололись и сказали, что даже рабам иногда может и повезти. Ну и понять парня тоже можно – девка-то смазливая, слюну на такую пустить нетрудно, и он, как потом сам нам честно признался, боялся вообще её в общей куче не застать. Так вот и воссоединили все тринадцать сладких парочек, и хрен скажешь по ним, что тринадцать – несчастливое число. Пришлось даже прикрикнуть на них, чтоб не лезли обниматься и не лучились от радости прямо на глазах у римлян. И вся-то цена вопроса – так, тринадцать на семьдесят, это девятьсот десять наших оссонобских денариев получается. А ещё говорят некоторые, и совести ведь даже как-то хватает, что не в деньгах счастье, гы-гы!

Ну, на самом-то деле это, конечно, ещё не вся цена вопроса. Договаривались-то ведь как? Что ещё подростков набёрём, чтоб в целом не менее полусотни голов вышло, а это ещё минимум тридцать семь бестолковок по тридцать денариев, и с утра это тысячу сто десять денариев, да за тех уже отобранных девок девятьсот десять – это две тысячи двадцать за всю полусотню набегает. Млять, эти двадцать – как не пришей к звизде рукав получаются, римляне ведь солидность во всех делах любят, а солидность в таком деле – это ровный счёт. Сколько там для ровного счёта надо накинуть? Сто восемьдесят, и это тогда две двести набежит, а нам за них ещё шесть подростковых бестолковок положены, стало быть – сорок три нам отдай и не греши. Сорок три и отобрали – двадцать один пацан и двадцать две шмакодявки в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет. Мы их отбираем, контора пишет – пишет и подсчитывает то, что я давным давно уже в уме подсчитал.

Тут бы и увести отобранных втихаря, дабы без лишнего шума обошлось, да не по-людски это было бы. Поэтому плюнули на шум и провели отобранный молодняк мимо клеток со взрослыми, дабы увидели родоки и порадовались за спасённых чад. Млять, как в воду глядели! Одни-то радуются, да другие недовольны, чьих не отобрали – и мужики-то ворчат, а бабы многие и вовсе визжат. Из клетки с молодняком тоже истерика доносится – там одна шмакодявка из "шибко благородных" жутко оскорблена тем, что отобрали не её и ей подобных, а каких-то простолюдинок. Мамаша ейная, визг дочурки услыхав, сама не хуже пилорамы заголосила, тоже вся из себя расфуфыренная и возмущённая "вопиющей несправедливостью" до всей глубины обезьяньей души. Прямо, занимательное из жизни приматов, млять! А мы ж разве фамилии спрашивали? Насрать на фамилии для тех, кому один хрен с нуля новую жизнь начинать, и не происхождение их нас интересовало, а их внешние и физические данные. Хоть и с точностью "строго на глаз", но старались взять лучших в смысле породы. Но хуже всего видеть баб с совсем мелкой детворой, которую они нам протягивают, умоляя спасти. А куда нам мелюзга? И для взрослого-то здорового человека многодневное плавание через океан непросто, даже на Азоры, не говоря уже о Кубе, для сопливых подростков тем более, а для совсем уж мелких – боюсь, что сразу утопить гуманнее будет. Корабли-то ведь хоть и с некоторыми усовершенствованиями, но в целом античные, и путешествие на них не в ВИПовских условиях – удовольствие сильно на любителя. И в Испании эту мелюзгу не оставишь – договор есть договор, и на этом у республиканских римлян – особый пунктик, а нам ещё много раз людей у них выкупать…

Выдержав весь этот слёзно-сопливый визг, отвели отобранных к квесторской палатке, завхоз римский записи помощника просмотрел, с натурой сверился, при виде четырёх пятнадцатилетних на вид шмакодявок, которым и по времени, и по внешности недалеко уже до перехода в совсем другую и куда более высокую ценовую категорию, зыркнул на меня недовольно, но затем усмехнулся и махнул рукой – типа, хрен с тобой, пройдоха. Обратная сторона этой римской солидности заключается в том, что мелочность с ней несовместима. Но то по сути, а по форме – законность превыше всего, а римская законность – это ведь что-то с чем-то! Как и со скотом перед тем, опечатанные в Оссонобе мешочки с монетами положили на весы, хоть и не собирался их никто взвешивать, людей тоже рядом с теми весами выстроили, хотя уж их-то и вовсе никто никогда не взвешивал, но все формальности процедуры должны быть соблюдены, иначе беззаконие по римским понятиям получается. Так что чисто символически возле весов их подержали, состряпали купчую, мы с квестором пробубнили положенные при приёме-передаче собственности фразы, он стукнул по весам медяшкой и шлёпнул на купчую печать – только теперь все формальности были соблюдены, и турдетанская армия становилась законным владельцем этих приобретённых у римской армии рабов.

Я хотел ещё договориться с ним хотя бы предварительно о покупке трофейных лузитанских лошадей, а заодно и прощупать почву на предмет выкупа ещё кого-нибудь из несчастного гастовского мирняка, пока до него не добрались настоящие работорговцы, но тут от претория донёслись звуки букцин – странные какие-то, тягостные, ни на какой из принятых в римской армии военных сигналов непохожие.