— Я боялась заинтересовать его моими горестями и взамен этого отдать ему мое сердце.

Совершенное отсутствие сочувствия к ней Грэс бессознательно выразилось в следующее мгновение.

— Вы? — воскликнула она тоном крайнего изумления. Сиделка медленно встала. Выражение удивления Грэс сказало ей прямо, почти грубо, что ее признания зашли достаточно далеко.

— Я удивляю вас? — сказала она. — Ах! Молодая девица, вы не знаете, какие тяжелые испытания может вынести женское сердце и все оставаться верным. Прежде чем я увидела Джулиана Грэя, я только знала мужчин, служивших для меня предметом отвращения. Оставим этот разговор. Проповедник в приюте теперь только одно воспоминание — единственное приятное воспоминание моей жизни. Мне нечего больше вам говорить. Вы непременно хотели выслушать мою историю — вы ее услышали.

— Я не слышала от вас, как вы нашли здесь работу, — сказала Грэс, продолжая разговор и стараясь быть деликатной, как умела.

Мэрси подошла к печке и медленно размешала последние остатки тлеющей золы.

— Смотрительница имела друзей во Франции, — ответила она, — которые служили в военных госпиталях. Следовательно, для меня не трудно было найти место. Я могу здесь приносить пользу обществу. Моя рука легка, мои слова утешения так же приятны для этих несчастных страдальцев, — она указала на комнату, в которой лежали раненые, — как если бы я была самая уважаемая женщина на свете. И если какая-нибудь пуля попадет в меня до окончания войны — что ж, общество освободится от меня очень легко.

Она стояла и задумчиво смотрела на угасающий огонь — как будто видела в нем остатки своей угасающей жизни. Самое простое человеколюбие делало необходимым сказать ей что-нибудь. Грэс сообразила — сделала к ней шаг — остановилась — и прибегла к самой пошлой из всех обыкновенных фраз, которые одно человеческое существо может сказать другому.

— Если я могу сделать что-нибудь для вас… — начала она.

Это фраза не была закончена. Мисс Розбери была настолько милосердна к несчастной женщине, которая спасла и приютила ее, что почувствовала, как бесполезно говорить более.

Сиделка подняла свою благородную голову и медленно пошла к холстинной занавеси, чтобы вернуться к своим обязанностям.

«Мисс Розбери могла бы взять меня за руку?» — думала она с горечью. Нет! Мисс Розбери стояла поодаль и не знала, что ей сказать.

— Что вы можете сделать для меня? — спросила Мерси, уязвленная холодной вежливостью своей собеседницы до того, что была доведена до минутной вспышки презрения. — Можете вы изменить мою личность? Можете вы дать мне имя и место невинной женщины? Если бы у меня была возможность вести такую жизнь, как вы! Если бы я имела вашу репутацию и ваши надежды!

Она приложила руку к груди и сдержала себя.

— Останьтесь здесь, продолжала она, — а я вернусь к моей работе. Я посмотрю, не высохло ли ваше платье. Вы будете носить ваше платье так недолго, как только возможно.

С этими грустными словами, трогательно, а не горько произнесенными, она пошла в кухню, когда заметила, что не слышно более стука капель дождя в окно. Опустив холстинную занавесь, она воротилась назад и, отворив деревянный ставень, выглянула из окна.

Луна тускло светила в разрывах облаков; дождь перестал; спасительная темнота, скрывавшая позиции французов от немецких наблюдателей, рассеивалась каждую минуту. Через несколько часов (если не случится ничего) англичанка могла продолжать свое путешествие. Через несколько часов начнет рассветать.

Мэрси приподняла руку, чтобы закрыть ставень. Прежде чем она успела запереть его, звук ружейного выстрела долетел до хижины из отдаленного поста. За ним почти немедленно последовал второй выстрел, ближе и громче первого. Мэрси остановилась со ставнем в руках и внимательно прислушивалась к этим звукам.