— Вы всегда жили в Урбане?

— Нет, я выросла в Пенсильвании.

Несколькими небрежными вопросами она помогла Марджори обрисовать свою семью, бедность, несчастья, жестокое обращение родителей.

— Когда вы приехали в город?

— Года четыре назад.

— То есть когда вам было семнадцать. Почему вы переехали?

— Я хотела стать актрисой. Это звучит очень глупо, но я играла в школьных спектаклях. Мне казалось, это будет легко.

— И было легко?

— Нет. Нет, было трудно. По-настоящему трудно. Знаете, я даже долгое время не шла на прослушивание. И у меня кончились деньги. Я нашла работу официантки на неполный рабочий день, но этих денег было недостаточно. Мне даже отключили отопление и свет.

— Вы когда-нибудь подумывали о том, чтобы вернуться домой?

— Я не могла. Мама сказала, что, если я уйду, она меня больше на порог не пустит! Мне кажется, что у меня бы все получилось, если бы мне просто представился шанс.

— И он представился?

— Мне казалось, да. Этот парень пришел в гриль-бар, где я работала. Мы подружились, часто беседовали. Я сказала ему, что я актриса. Он ответил, что понял это сразу, взглянув на меня, и удивился, что я, такая хорошенькая и талантливая, делаю в этой дыре. Сказал, что знаком со множеством полезных людей и что, если я соглашусь работать у него, он меня представит. Оставил мне визитную карточку и все такое…

— Присутствует ли человек, которого вы встретили в тот вечер, в зале суда, Марджори?

— Конечно, это был Джимми. — Она мельком глянула на свои судорожно сжатые пальцы. — Джимми Слейгерман.

— Вы стали работать у него?

— Да. На следующий день я пришла к нему в офис, занимающий целую квартиру, там много столов, телефоны и кожаные кресла. Очень неплохое местечко на окраине города. Он назвал его «Изысканным эскортом». Пообещал, что я буду получать сто долларов за вечер, посещая обеды или вечеринки с разными бизнесменами. Он даже купил мне одежду, красивую одежду, сделал прическу и все остальное.

— И вы зарабатывали сто долларов в вечер только за то, что ходили на обеды или вечеринки?

— Так он мне сначала пообещал.

— А потом что-то изменилось?