Первое – начал т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Я должен сказать, что в это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит.

Второе – я не исключаю, что по этой именно линии все материалы, которыми располагал секретно-полицейский отдел, все агентурные материалы, когда поехали на следствие, надо было забрать, потому что они давали направление, в них много было фактов, благодаря которым вскрыть можно было тогда же и доказать непосредственное участие в убийстве т. Кирова Зиновьева и Каменева. Эти материалы не были взяты, а шли напролом. Не случайно мне кажется, что первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, не хотели показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Тов. Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьем». Результат какой? Результат – по Кировскому делу мы тогда благодаря ведомственным соображениям, а кое-где и кое у кого благодаря политическим соображениям, например, у Молчанова, были такие настроения, чтобы подальше запрятать агентурные сведения. Ведомственные соображения говорили – впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает контроль. Люди не могли никак переварить этого. И немалая доля вины за то, что тогда не смогли вскрыть центра, немалая доля вины и за убийство т. Кирова лежит на тех узколобых ведомственных антипартийных работниках, хотя и убежденных чекистах»[68].

Установление непосредственного контроля партии над НКВД было необходимо для начала террора. Органы НКВД получали ранее невиданную власть, и Сталин должен был быть уверен, что отсюда не будет исходить ему никакая угроза.

Ежов утверждал на пленуме: «В январе 1935 г. в ГУГБ поступает сообщение, что на квартире у Радека имеется тайник, где хранятся шифры для переписки с Троцким и сама переписка с Троцким. Вместо того, чтобы найти способы изъять этот тайник, а этих способов у нас достаточно, если даже не ставить вопроса об аресте того же Радека или об обыске его, можно было поставить в ЦК вопрос: разрешите обыскать Радека, имеем сведения, что у него тайник с шифрами и переписка с Троцким. Ничего этого не делается, говорят: пусть себе полежит переписка.» И только когда арестовали Радека сейчас, один работник вспомнил, что была такая агентурка, прибежал и говорит: у Радека тайник есть. Этот тайник обнаружили, но там оказался шиш, потому что Радек был не такой дурак, успел все убрать и оставил там совершенно невинную переписку. (Лобов. Его предупредили наверно.) Не знаю, этого не могу сказать.

Вот, товарищи, основные факты, причем нельзя никакими объективными причинами объяснить эти провалы в нашей работе. (Сталин. Это уже не беспечность.) Это не беспечность, т. Сталин. И я к этому как раз хочу перейти. Возникает вопрос, является ли это ротозейством, близорукостью, отсутствием политического чутья, или все это гораздо хуже? Я думаю, что здесь мы имеем дело просто с предательством. (Голоса с мест. Правильно, верно!) Иначе квалифицировать этого дела нельзя. В этой связи разрешите мне остановиться на роли во всех этих делах бывшего начальника секретно-политического отдела Молчанова. Все эти дела, которые я вам перечислил, все эти факты в той или иной степени проходили через руки Молчанова. Это результат его работы. Кроме того, Молчанов довольно странно себя вел при развороте всего этого дела. Например, когда только что началось следствие по этому делу… (Сталин. По какому?) По делу раскрытия троцкистско-зиновьевского объединенного центра – оно началось с конца декабря 1935 г., первая записка была в 1935 г., в начале 1936 г. оно начало понемножку разворачиваться, затем материалы первые поступили в ЦК и, собственно говоря, цель-то поступления этих материалов в ЦК, как теперь раскрывается, была, – поскольку напали на след эмиссара Троцкого, затем обнаружился центр в лице Шемелева, Эстермана и других, – цель была вообще свернуть все это дело. Тов. Сталин правильно тогда учуял в этом что-то неладное и дал указание продолжать его, и, в частности, для контроля следствия назначили от ЦК меня. Я имел возможность наблюдать все проведение следствия и должен сказать, что Молчанов все время старался свернуть это дело: Шемелева и Ольберга старался представить как эмиссара-одиночку, провести процесс или суд и на этом кончить и только. Совершенно недопустимо было то, что все показания, которые давались по Московской области Дрейцером, Пикелем, Эстерманом, т. е. главными закоперщиками, эти показания совершенно игнорировались, разговорчики были такие: какой Дрейцер, какая связь с Троцким, какая связь с Седовым, с Берлином. Что за чепуха, ерунда и т. д. Словом в этом духе были разговоры и никто не хотел ни Дрейцера, ни Эстермана, ни Пикеля связывать со всем этим делом. Такие настроения были»[69].

Однако под бдительным присмотром Николая Ивановича люди Ягоды вынуждены были довести дело до конца под углом версии о «троцкистско-зиновьевском заговоре». В награду за усердие в 1935 году Ежов становится секретарем ЦК, курирующим НКВД и административные органы, и председателем Комиссии партийного контроля. Он руководит проведением партийной чистки. Ежов докладывал, что на начало декабря 1935 года в связи с исключением из партии арестовано более 15 тысяч «врагов народа» и раскрыто «свыше ста вражеских организаций и групп». Он предупредил, что «среди исключенных из партии остались враги, все еще не привлеченные к судебной ответственности».

На следствии по своему делу Ягода признавал, что после убийства Кирова «начинается систематическое и настойчивое вползание в дела НКВД Ежова», который, не спрашивая наркома, непосредственно связывался с отделами ГУГБ и «влезал сам во все дела»[70]. Судьба Ягоды была предрешена.

В феврале 1934 года Ежов представил Сталину материалы примерно на тысячу бывших ленинградских оппозиционеров, триста из них были арестованы, а остальные сосланы. Из Ленинграда также выслали несколько тысяч дворян, в том числе личных[71].

В Ленинграде Ежов проверил 2747 сотрудников НКВД и 3050 сотрудников милиции, в результате 298 сотрудников были сняты с работы, из них 21 был заключен в лагерь, а по милиции были сняты с работы 590 человек, из которых 7 осуждено[72]. Фактически после убийства Кирова Ежов стал куратором НКВД от лица Политбюро. 1 февраля 1935 года он был избран секретарем ЦК, 27 февраля сменил во главе КПК Кагановича, назначенного наркомом путей сообщения. 10 марта 1935 года Ежов также возглавил отдел руководящих партийных организаций (ОРПО).

В январе 1935 года по приказу из ЦК региональные партийные организации начали составлять списки членов партии, исключенных за принадлежность к «троцкистскому и троцкистско-зиновьевскому блоку». Это была подготовка к последующим репрессиям.

На заседании Политбюро от 13 мая 1935 года было одобрено подготовленное Ежовым письмо ЦК ко всем партийным организациям «О беспорядках в учете, выдаче и хранении партбилетов и о мероприятиях по упорядочению этого дела». Там утверждалось, что партийные организации виновны «в грубейшем произволе в обращении с партийными билетами» и «совершенно недопустимом хаосе в учете коммунистов», в связи с чем «враги партии и рабочего класса» получали доступ к партийным документам и «прикрывались ими в своей гнусной работе». В письме приводились конкретные примеры «вражеских действий», хищения, утери и подделки партбилетов, что «позволяет проникнуть в наши ряды заклятым врагам партии, шпионам, предателям рабочего класса». Письмо предписывало искоренить в кратчайшие сроки «организационную распущенность», проявления «ротозейства и благодушия» и «навести большевистский порядок в нашем собственном партийном доме». До того времени прием в партию не мог быть возобновлен.

На заседании Оргбюро ЦК 27 марта 1935 года Сталин пояснил, что он против приема новых членов, пока «хороших ребят иногда вычищают из партии, а мерзавцы в партии остаются, потому что они очень ловко изворачиваются». Сталин поручил Ежову направить специальное письмо партийным организациям, пояснив: «Завоевали мы власть, взяли ее в свои руки и не знаем, как с нею быть. Так и сяк переворачиваем, как обезьяна нюхала очки, и лижем, и все… Плохие мы наследники – вместо того, чтобы накапливать новый моральный капитал, мы его проживаем»[73].

Теперь к проверке членов партии привлекли НКВД. В июле 1935 года был издан совместный циркуляр ЦК ВКП(б) и НКВД СССР «Об оказании помощи со стороны органов НКВД партийным организациям в ходе проверки партийных документов» за подписью Ягоды и Ежова. Там предписывалось: «Нач. УНВД необходимо оказывать всемерную помощь секретарям Крайкомов, Обкомов и Ц К нацкомпартий в проведении проверки, путем агентурной и следственной разработки вызывающих сомнения членов ВКП(б) и для ареста и тщательного расследования деятельности и связей выявленных шпионов, белогвардейцев, аферистов и т. п.

Для непосредственной работы по этим делам Нач. УНКВД выделить ответственных оперативных сотрудников, работу которых тесно увязать с парт, работниками, проводящими проверку в областных, городских и районных парторганизациях.

Считать эту работу важнейшей задачей органов ГУГБ и обеспечить быстрое и тщательное исполнение всех заданий, связанных с проверкой»[74].

Таким образом, чекисты получили право работать против членов партии, еще не подвергшихся исключению.

После ареста Зиновьева и Каменева по обвинению в подстрекательстве к убийству Кирова Ежов по поручению Сталина стал писать книгу о зиновьевцах под красноречивым названием «От фракционности к открытой контрреволюции». Однако книга не была ни закончена, ни опубликована[75].

В середине 1935 года Ежов приказал заместителю Ягоды Агранову провести операцию против троцкистов в Москве. Согласно полученным Ежовым сведениям и, по мнению Сталина, существовал «нераскрытый центр троцкистов, который надо разыскать и ликвидировать». Ежов писал в июле 1935 года Сталину: «Лично я думаю, что мы, несомненно, имеем где-то троцкистский центр, который руководит троцкистскими организациями». Агранов дал указания о проведении операции начальнику секретно-политического отдела ГУГБ Г.А. Молчанову, но тот не поверил в существование троцкистского подполья и при поддержке Ягоды операцию остановил[76].

Александр Григорьевич Соловьев, экономист, сотрудник Научно-исследовательского института мирового хозяйства и мировой политики Академии наук СССР, так отреагировал в дневнике на назначение Ежова главой КПК, состоявшееся в начале марта 1935 года: «Вызывался в ЦК к Бауману (Карл Янович Бауман – заведующий Отделом научно-технических изобретений и открытий ЦК ВКП(б) и планово-финансово-торговым Отделом ЦК ВКП(б). Убит в Лефортовской тюрьме 14 октября 1937 года, через 2 дня после ареста. В 1955 году реабилитирован. – Б.С.). Информировал о научных работниках института, о наших связях с заграничными научными организациями. Он интересовался сотрудниками аппарата, особенно политэмигрантами. От него узнал, что закончившийся пленум ЦК утвердил секретарем ЦК Андреева, а Кагановича, назначенного наркомом путей сообщения, освободил от обязанностей секретаря ЦК и МК, а также председателя КПК. Председателем КПК утвердил секретаря ЦК Ежова. На мой вопрос, что за причина такого быстрого выдвижения Ежова, ведь до недавнего времени совсем не было известно его имя, Бауман улыбнулся, говорит, он показывает себя очень твердым человеком с огромным нюхом. За него горой Каганович. Очень доверяет и т. Сталин»[77].

25 марта 1935 года А.Г. Соловьев впервые встретился с Ежовым, о чем сделал запись в дневнике: «Вместе с Варгой (Евгений Самуилович Варга, директор Института, будущий академик. – Б.С.) и Войтинским (Григорий Наумович Войтинский, ученый-китаевед. – Б.С.) нас вызвали в ЦК к Бауману. Он провел к Жданову, где был и Ежов, такой низкорослый, щуплый. Жданов задал вопрос, как мы оцениваем свой научный аппарат. Варга ответил, что аппарат очень квалифицированный. Большинство – это либо политэмигранты, либо работавшие в наших заграничных организациях. Мировое хозяйство в целом и по отдельным странам знает очень хорошо. Ежов насмешливо заметил, почему в таком квалифицированном аппарате свободно гнездились и, наверное, гнездятся враги народа. Он сказал, что не доверяет политэмигрантам и побывавшим за границей. Но Войтинский резко прервал его. Выходит, ему, коммунисту с 1912 г. и по заданию ЦК много работавшему советником в борющейся компартии Китая, и Варге, честно выполняющему поручения ЦК, как политэмигранту тоже нет доверия? Это же грубое оскорбление. Но Жданов вмешался, удержал ссору, сказал, что произошло недоразумение. Однако события, связанные с убийством Кирова, заставляют партию повысить бдительность ко всем без исключения. Ежов опять добавил, что т. Сталин учит: бдительность требует обязательного выявления антипартийных и враждебных элементов и очищает от них. Это надо твердо помнить. Мы ушли удрученные»[78].