По сей день Эрика не понимала, почему мать не взяла ее с собой. Или почему она хотя бы не попрощалась.

Эрика всегда отличалась от других детей, что само по себе было социальным самоубийством. Другим детям она не нравилась, и она их ненавидела. Она всегда чувствовала себя неловко и неуютно в чьем-либо присутствии. Но отсутствие друзей редко ее беспокоило. Ей в жизни никто не был нужен, кроме матери.

Теперь по полу гостиной валялись разбросанные вырезки из журналов, словарь синонимов, скомканные клочки бумаги и исписанные квитанции. Она сидела на кожаном диване, уставившись в блокнот. За последние три дня Эрика не могла связать больше двух предложений вместе. Она застряла между пятой и шестой главами и даже не уверена, что первые пять глав были достаточно хороши. Короткие рассказы не вызывали у нее труда. На самом деле, они давались легко, и ее учителя всегда восхищались ими.

Проблема в том, что ей нужно написать роман. Не просто какой-нибудь роман, а великий. Такой, которым гордилась бы ее мать. Если бы она почувствовала гордость за свою дочь, то не смогла бы не полюбить ее снова, верно?

Интересно, ее мать когда-нибудь боролась с демоном писательского тупика? Каждый раз, когда Эрика наблюдала, как она пишет, казалось, что писательство давалось ей легко и естественно.

У нее был свой распорядок. По утрам она около получаса ходила в атласной пижаме с любимой кружкой в ​​руках. Кружку она прозвала «Старая мисс», и везде ее носила с собой. Она считала ее своей музой. Мама пила кофе или жасминовый чай из этой кружки и пыталась найти нужный ей ритм сочинительства, покачиваясь под альбом Дженис Джоплин, иногда даже «Fleetwood Mac» или «Meatloaf», в зависимости от настроения или материала, который она писала.

Она никогда не слушала каджунскую музыку, которую любил отец Эрики, полную скулящих аккордеонов и мутной души, музыку, которая часто гремела, когда он валялся пьяный в отключке на диване или на кухонном полу.

Ее мать презирала эту музыку и все, что она символизировала. Она была уроженкой Сан-Франциско, а не маленькой южанкой из города, который едва существовал на карте США. Она часто говорила Эрике, что самой большой ошибкой было последовать за ее отцом в Гранд-Треспасс. Она сказала, что была ослеплена любовью. Ошибка, над исправлением которой она, казалось, работала день и ночь больше года.

Закончив писать, ее мать одевалась, и они вместе готовили закуску, обычно жареные на сковороде булочки. Потом разваливались на обоих концах дивана, ели и вместе смотрели старые фильмы.

Но те дни прошли, по крайней мере, на данный момент.

Эрике было девять, а ее матери двадцать шесть, когда она ушла. Это случилось десять лет назад, примерно в то время, когда ее отец начал поздно возвращаться домой с работы. Долгие месяцы, предшествовавшие ее отъезду, мать могла думать только о написании книги. Она взялась за это так, словно наверстывала десять лет потраченной впустую жизни.

Эрика вздохнула и отбросила блокнот в сторону. Выключила лампу и закрыла глаза.