Запоздалые и все еще весьма далекие от истины догадки Гелена уже ничего не могли изменить. Утром 19 ноября под Сталинградом под тысячеголосые залпы орудий и минометов вторая мировая война повернула вспять.

Для Гелена, да и не только для него, наступили черные дни. Был траур, и радио с утра до вечера разносило над оцепеневшим рейхом скорбные мелодии Вагнера. Было расследование причин катастрофы с фельдмаршалом Паулюсом, и начальник отдела «Иностранные армии Востока» с трепетом ждал вызова на допрос в главное управление имперской безопасности.

Но о Гелене тогда как-то позабыли. Никто не потребовал от него объяснений, никто не припомнил ему строки из «Ситуационберихте», которые ввели в заблуждение всю гитлеровскую камарилью и в определенной мере способствовали разгрому отборных частей вермахта на волжских берегах.

А начальник отдела «Иностранные армии Востока», едва оправившись от испуга, видимо, захотел взять реванш. И не просто снова скрестить оружие с чекистами на незримом фронте, а провернуть такую ошеломляющую, из ряда вон выходящую авантюру, чтобы разом забылись все его промахи и провалы, чтобы прожженные бестии Канариса, да и самого рейхсфюрера СС, кусали локти от зависти.

И с лесных делянок Львовщины срочно вызывается в Берлин Алихан Агаев.

Запаршивевших на худых пайках диверсантов опять подкармливают в Люкенвальде, заставляя освежить в памяти все, чему учили их в агентурной школе «Ориона». Перед строем легионеров немецкий полковник вручает Агаеву знамя: на зеленом фоне вытканы исламский полумесяц, стрела, наложенная на тетиву лука, и надпись арабскими буквами «Алаш». Произведенный в обер-лейтенанты Агаев объясняет своим сподручным, что этим старым символом казахских буржуазных националистов отныне будет называться их особый диверсионно-террористический отряд. Учеба длится почти восемь месяцев. Потом «Алаш» для практики отправляют в Северную Италию, где ему крепко всыпали партизаны. В апреле 1944 года тех, кого еще раньше готовили для засылки в советский тыл, везут в город Кранц близ Кенигсберга. Здесь их переодевают в форму военнослужащих Красной Армии, снабжают оружием, взрывчаткой, фиктивными документами и перебрасывают в Бухарест. По пути они делают остановку на своей постоянной базе в Люкенвальде. Хозяева устраивают для диверсантов прощальный банкет. На нем присутствуют зондерфюрер Граве, обер-лейтенант Гамке и какие-то представители из Берлина в штатском. Агаев, перебрав шнапса, произносит хвастливую речь:.

— Дело, порученное верховным германским командованием, мы выполним с честью. Я знатный адаевец и сумею поднять весь свой род адай на борьбу с Советами.

В этих диких словах главаря банды, как ни странно, и заключалась главная и единственная цель, с которой весной 1944 года отправили отряд «Алаш» в глубинные районы Советского Союза. Пойманные чекистами рядовые диверсанты в один голос на следствии заявили, что им не указывали конкретных объектов диверсий. Они должны были под руководством Агаева, ориентируясь на остатки притаившихся байских элементов, поднять в Казахстане широкое антисоветское восстание и затем… соединиться с немецко-фашистской армией! В одной из листовок, предназначенных для распространения в аулах, говорилось:

На кого была рассчитана эта писанина, неизвестно. Во всяком случае, в 1944 году гитлеровские вояки продвигались совсем в обратном направлении.

В ослепленном ненавистью мозгу Агаева, возможно, витали безумные видения, и он действительно верил, что достаточно ему появиться в казахской степи вместе со своими «есаулами», как толпы джигитов сбегутся под зеленое алашское знамя. Непонятно другое: как могли поверить в эту бредовую идею его хозяева. А ведь поверили! Недаром же они так щедро, сверх всякой меры вооружили агаевскую банду. На пятнадцать человек приходилось тридцать шесть единиц оружия, от пистолетов до пулеметов с запасными стволами, десятки коробок кристаллического и эластичного тола, четыре электровзрывательных устройства, сто сорок зажигательных шашек, три рации (одна дальнего и две ближнего радиуса действия), более семисот тысяч рублей советских денег, сумка с ампулами различных ядов, около трех тысяч листовок и даже походная типография с печатным станком, шрифтами, запасом бумаги, краски и готовыми клише антисоветских карикатур.

Приехав в Бухарест, диверсанты поселились в двухэтажном особняке, что стоял в живой изгороди акаций в полукилометре от военного аэродрома Банази. Над входной дверью поблескивала белая эмалированная пластинка с надписью: «Вилла Габбель». Агаев распорядился, чтобы никто не смел отлучаться с виллы, а сам целыми днями пропадал на аэродроме. Как-то под вечер вместе с ним на виллу пришли трое в немецкой армейской форме без погон. Они внимательно, словно запоминая, вглядывались в лица диверсантов, и один из пришедших, полный рыжеватый казах, насмешливо бросил:

— Эй, земляки! Что носы повесили?

Настроение у них и вправду было неважное. Они понимали, что теперь-то наверняка предстоит отправка в советский тыл, и поэтому изрядно трусили, заглушая страх шнапсом. Сидя за ужином, Муса Куттубаев вдруг саданул кулаком по столу:

— Все одно пропадать! Лучше уж явиться сразу к властям. Может быть, простят…

Его испуганно толкнули в бок: замолчи, мол, Агаев услышит. Но Муса с хмельной удалью кричал:

— Ну и пусть! Все равно всем нам крышка!

Утром Агаев построил диверсантов во дворе виллы и велел Куттубаеву выйти из строя. С недоброй, темной улыбочкой он спросил:

— Значит, хочешь к большевикам перекинуться? Отвечай!

Муса молчал, обреченно уронив голову. Через минуту он упал с простреленной грудью. Пряча пистолет, Агаев сказал: