Тоби Темпл выступал во всех подобных заведениях, и они стали его школой. Города были разными, но заведения одни и те же, и воняло в них одинаково, и враждебность публики была неизменной. Если им не нравился артист, то они швыряли в него бутылки из-под пива, всячески донимали его на протяжении всего выступления и свистом сгоняли со сцены. Это была суровая школа, но это была и полезная школа, потому что она научила Тоби всем уловкам выживания. Он наловчился обращаться с подвыпившими туристами и трезвыми хулиганами и никогда не путать их между собой; определять потенциального дебошира и успокаивать его, попросив позволения отхлебнуть от его выпивки или воспользоваться его салфеткой, чтобы вытереть лоб.

Острый язык Тоби давал ему возможность получать работу в местах с такими названиями, как «Озеро Киамеша», «Шаванга Лодж» и «Эйвон». Он выступал в «Уайлдвуде», «Нью-Джерси», «Сынах Италии» и «Лосиной усадьбе».

И все время учился.

Номер Тоби состоял из пародий на популярные песни, подражаний Кларку Гейблу, Кэри Гранту, Хамфри Богарту и Джеймсу Кэгни и материала, украденного у комиков с громкими именами, которые могли позволить себе пользоваться услугами высокооплачиваемых писателей. Все начинающие комики крали материал для своих номеров, да еще и хвастались этим. «Я делаю Джерри Лестера, — заявлял молодой артист, имея в виду, что использует его материал, — И смотрюсь вдвое лучше, чем он». «Я работаю Мильтона Берля». «Видели бы вы моего Реда Скелтона».

Так как материал давал ключ к успеху, они крали лишь у самых лучших.

Тоби готов был пробовать что угодно. Например, он устремлял на безразличные, жесткие лица публики мечтательный взгляд своих синих глаз и спрашивал: «Вы когда-нибудь видели, как писает эскимос?» Затем подносил руки к ширинке, и оттуда сыпались кубики льда.

Или Тоби надевал тюрбан и заворачивался в простыню. «Абдул, заклинатель змей», — нараспев произносил он и начинал играть на флейте, а из плетеной корзинки выползала кобра, двигаясь в такт музыке и повинуясь проволочкам, за которые тянул Тоби. Телом змеи была груша спринцовки, а головой — ее наконечник. Среди публики всегда находился кто-то, кому это казалось смешным.

У него были десятки номеров. Ему приходилось быстро переключаться с одного на другой, пока в него не начинали лететь бутылки.

И где бы он ни работал, во время его выступления всегда слышался звук спускаемой в туалете воды.

Тоби путешествовал по стране на автобусах. Приехав в очередной город, он обычно устраивался в самом дешевом отеле или пансионе и начинал свой экскурс по ночным клубам и барам. Он укреплял картонными стельками подошвы своих ботинок и белил воротнички рубашек мелом, чтобы сэкономить на стирке. Все города казались невыносимо скучными, кормили там всегда плохо, но больше всего он страдал от одиночества. Время от времени он писал отцу, но делал это скорее из чувства долга, а не оттого, что любил его. Тоби отчаянно нуждался в ком-нибудь, с кем он мог бы поговорить, поделиться своей мечтой, кто мог бы понять его.

Он наблюдал, как добившиеся успеха эстрадные артисты выходят из известных клубов со своей свитой и с шикарными девочками и отъезжают в сверкающих лимузинах. Тоби завидовал им. Когда-нибудь …

Но хуже всего ему было в те моменты, когда он терпел фиаско, когда его освистывали посреди номера и выбрасывали вон. В эти мгновения Тоби ненавидел сидящих в зале людей, готов был убить их. Дело было не только в том, что он потерпел неудачу, а в том, что он потерпел неудачу на самом дне. Ниже ему падать было некуда, он уже был там. Он забивался в свою гостиничную комнату, плакал и умолял Бога оставить его в покое, лишить его желания выходить перед публикой и развлекать ее. «Боже, — молил он, — сделай так, чтобы мне захотелось стать продавцом в обувном магазине или мясником. Все, что угодно, лишь бы не это!» Его мать ошиблась. Он не был Божьим избранником. Ему никогда не стать знаменитым. Завтра он найдет себе какое-нибудь другое занятие. Будет работать в конторе с девяти до пяти и жить как нормальный человек.

А на следующий вечер Тоби вновь был на сцене: подражал, сыпал остротами, пытаясь завоевать расположение зрителей, не дать им озлобиться и наброситься на него.

Он улыбался им своей простодушной улыбкой и говорил: "Этот человек очень любил свою утку и как-то раз взял ее с собой в кино. Кассирша возмутилась: «С уткой сюда нельзя!» Тогда он зашел за угол, запихнул утку спереди в брюки, купил билет и прошел в зал. Утка начала беспокойно возиться, и человек расстегнул ширинку, чтобы птица могла высунуть голову. Ну, а рядом с ним сидела дама с мужем. Вдруг она поворачивается к мужу и говорит: «Ральф, этот тип рядом со мной выложил наружу свой пенис». А Ральф ей: «Он что, пристает к тебе?» Она: «Нет». «Ну и прекрасно! Тогда не обращай внимания и смотри фильм». Через несколько минут жена снова толкает мужа в бок: «Ральф, его пенис…» Муж: «Я же сказал тебе — не обращай внимания». Жена: «Не могу — он клюет мою воздушную кукурузу!»

У Тоби были разовые выступления в клубе «Три-шесть-пять» в Сан-Франциско, в «Вешалке Руди» в Нью-Йорке и в заведении «Кин Ва Ло» в Толедо. Он выступал на съездах водопроводчиков и на банкетах игроков в кегли.

И учился.

Он давал и четыре, и пять представлений в день в небольших театрах, называвшихся «Гемма» или «Одеон», «Эмпайр» или «Стар».

И учился.

Одна из истин, усвоенных в конце концов Тоби Темплом, состояла в том, что он мог провести весь остаток жизни на кругах «Клозетного турне», оставаясь безвестным и непризнанным. Но тут произошло событие, которое временно отодвинуло эту проблему на второй план.

Холодным воскресным днем в начале декабря 1941 года Тоби участвовал в эстрадных представлениях в театре Дьюи на четырнадцатой улице в Нью-Йорке. Давалось пять представлений в день, в программе каждого стояло восемь номеров, и часть выполняемой Тоби работы заключалась в том, чтобы их объявлять. Первое представление прошло хорошо. Во время второго представления, когда Тоби объявил номер семьи японских акробатов «Летающие Каназава», публика начала их освистывать. Тоби отступил за кулисы. «Что за черт? Какая муха их укусила?!» — удивился он.