Хотя Кидо пробыл в Миядзаки считаные часы, Риэ действительно почувствовала себя одинокой после его отъезда. Она не хотела, чтобы он остался подольше, просто чувствовала себя одинокой.

Она несколько раз прокручивала в голове слова полицейского, который спросил: «А умер-то кто?» В голове она поменяла этот вопрос на «Кто умер?». Хотя суть не менялась, ей показалось, что это меняет смысл.

Ты можешь обменяться с кем-то жизнью. Риэ и в ужасном сне не могла себе такого представить, но ее муж и правда это сделал. Он действительно жил жизнью другого человека. А как быть со смертью? Смерть — это единственное, чем ты ни с кем не можешь обменяться.

Не стоит и говорить, что она это узнала на собственном опыте, потеряв сына.

Рё был веселым и активным малышом, он много играл со старшим братом Юто и поразительно быстро научился говорить. В год и десять месяцев он уже обходился без подгузников, воспитатели в детском саду были удивлены, а муж с гордостью говорил, что все это благодаря методу раннего воспитания, о котором он прочитал в интернете.

Однако незадолго до того, как Рё исполнилось два года, он начал часто мочиться в постель. Он стал писаться и днем в детском саду, поэтому Риэ и воспитатели пришли к выводу, что отказываться от подгузников слишком рано, и вновь стали их использовать. Муж тогда ругался за то, что они вновь вернулись к подгузникам, особенно когда перед сном Рё начинал плакать и просить попить. Муж говорил, что надо терпеть, ведь он опять описается. Из-за этого они частенько ругались с Риэ.

Через некоторое время Рё стало нездоровиться, иногда его рвало.

Сначала Риэ подумала, что все это из-за слишком строгого воспитания мужа. Когда она спрашивала, болит у него живот или нет, он всегда отвечал как-то невнятно. Поэтому она никак не могла понять, что именно не так. Одно было ясно: по утрам, перед тем, как идти в сад, у него начинала болеть голова.

Муж Риэ злился, думая, что она винит его в происходящем. Как-то раз он сам, что бывало редко, поехал за Рё в детский сад, а затем, не сообщив Риэ, отвел его к педиатру. «Это просто простуда», — сказал он по возвращении и бросил на кухонный стол пакет с лекарствами.

Вспоминая произошедшее, Риэ подумала, что позже муж сожалел о своем поведении тогда, но в результате весь их брак пошел под откос.

Но и после недели приема лекарств Рё не стало легче. Риэ решила еще раз показать Рё врачу, на этот раз тому, кто его обычно наблюдал, но муж был против: «Если ты будешь постоянно спрашивать, болит ли у него голова, то Рё и сам в это поверит. Это станет психосоматической болью, и в этом будешь виновата ты сама».

Осмотрев Рё, врач посоветовал им немедленно отвезти его в большую больницу и выписал направление. Тогда он впервые высказал опасения, что это может быть опухоль мозга.

На следующей неделе провели МРТ и подтвердили, что в базальных ганглиях мозга обнаружена опухоль — типичная герминома. Неконтролируемое мочеиспускание и жажда оказались следствием диабета, сопутствующего этому заболеванию.

До сих пор Риэ жалела о том, что изо всех сил цеплялась и верила в слово «выздоровление» после первого осмотра. Врач казался уверенным в своем диагнозе и не объяснил вероятность глиобластомы так, как он позже утверждал. Риэ было сложно смириться с реальностью, но, как ни странно, муж быстро принял этот диагноз. Мужественное противостояние трагической судьбе стало для него поводом для самоуважения. Казалось, что он даже упивается этим, что это была своего рода компенсация за все те обиды, которые он терпел от жены из-за болезни сына. Муж демонстрировал свою готовность к борьбе за сына.

Но именно Риэ пришлось бросить работу в банке, устроиться на раскладушке возле постели Рё в больнице, чтобы днем и ночью в течение трех месяцев ухаживать за сыном. Муж был просто уверен в том, что сын «выздоровеет». «Вполне резонно попробовать лучевую и химиотерапию», — говорил он, вечно повторяя, что она как гуманитарий и как женщина просто не разбирается в сложных вещах, но и сам не понимал, каким тяжелым может оказаться такое лечение для ребенка.

Риэ изо всех сил старалась не вызывать в памяти воспоминания о том, как Рё мучился от непрекращающейся рвоты. Во рту мальчика было воспаление, боль от глотания собственной слюны доводила его до слез, и она наблюдала, как он таял на глазах. Да и сама Риэ с трудом могла спать или есть, за три месяца она потеряла девять килограммов, хотя и без того всегда была хрупкой. Но она продолжала верить в слово «выздоровление» и крепко сжимала сына, который метался от боли, продолжая лечение. До сих пор она чаще вспоминала не плачущего Рё, а те моменты, когда приходил врач и говорил: «Держись молодцом. Мальчики должны терпеть…», на что Рё, сидя на краю кровати и сложив ручки на коленях, серьезно отвечал: «Да, конечно». У него было наивное выражение в тот момент. Волосики уже выпали, а лицо распухло так, что прежнего Рё было сложно узнать. Он всегда отвечал так: «Да, конечно», потому что отец приучил его давать развернутый ответ взрослым. Сколько раз Рё появлялся в снах Риэ после смерти, кивая в ответ и говоря: «Да, конечно».

Какое же отчаяние охватило ее, когда она узнала, что все страдания, которым они подвергли Рё, оказались бессмысленны. Они должны были посвятить оставшиеся дни его короткой жизни хотя бы тому, чтобы накормить его тем, что он больше всего любил, водить в зоопарк, который ему так нравился, баловать его всем, что он попросит, пусть и недолго позволить ему радоваться жизни. Как будто была необходимость в таком суровом воспитании. Если бы она только могла знать! Когда Риэ стало известно, что «выздоровление» не наступит, что Рё не удастся спасти, у нее перехватило дыхание, будто невидимая рука грубо закрыла ей рот и крепко сжала в своей хватке. Внутри становилось то жарко, словно разожгли огонь, то холодно, будто насыпали льда. Она лихорадочно терла руки и ноги и плакала.

Риэ казалось, что только теперь она наконец поняла, что тогда происходило с ее организмом.

Она хотела тогда сойти с ума, чтобы утратить способность что-либо чувствовать.