— Я не знаю. Вероятно, Икс был знаком с Дайскэ. Может, слышал от него напрямую. По какой-то причине он стал называть себя Дайскэ и жить
— Зачем ему это понадобилось? Не такое уж у Дайскэ было прошлое, которому можно завидовать… Дело в наследстве?
Между бровями под козырьком на ее красивом лбу промелькнула тень беспокойства.
— Мне его цели неизвестны. Естественно предположить, что он охотился за наследством. Моя задача как адвоката разобраться в этой запутанной ситуации.
— А Дайскэ, что с ним? Обращались в полицию?
— Полиция приняла заявление об исчезновении человека, но это все.
— Может, нужно привлечь внимание к этой истории. Например, на телевидении выступить.
— Возможно, позже так и придется поступить, однако ни Кёити, ни жена Икса этого не хотят.
— Почему?
— Она… совершенно растеряна пока. Это и понятно. А Кёити боится, что если дело осложнится и это окажется убийство, то может повлиять на его бизнес.
Мисудзу выглядела пораженной, она глубоко вздохнула.
Такаги, который, как казалось, не слушает их разговор, вдруг предположил:
— Может быть, его похитила Северная Корея?
Кидо неопределенно покачал головой, то ли соглашаясь, то ли ставя под сомнение сказанное, при этом прижав кончик языка к нёбу, чтобы приглушить вкус лайма в коктейле.
Кидо подумал, что в наше время такого просто быть не может. Боясь, что Мисудзу, которая вызывала у него симпатию с начала разговора, вдруг скажет что-нибудь против дзайнити, он почти бессознательно отвел от нее взгляд.
Кидо был дзайнити в третьем поколении, родители никогда не говорили с ним об этнической идентичности, он родился и вырос в обычном районе Канадзавы, а не в корейской диаспоре, поэтому с тех пор, как его семья сменила фамилию с Ли на Кидо, он почти не сталкивался с дискриминацией. Когда он переходил в среднюю школу, они поменяли фамилию; родители никогда не рассказывали почему, хотя, возможно, все же что-то произошло. У родителей был обычный ресторанчик, не связанный с корейской кухней. Учителя его школы, когда он учился еще в младших классах, частенько заходили туда и, бывало, немало выпивали, поэтому ученика владельцев ресторана знали даже те преподаватели, которые не работали в его классе.
В старших классах он вместе с родителями стал гражданином Японии. Он не читал по-корейски, и, когда из Кореи приезжали родственники отца, к ним относились как к иностранцам. Родители считали этот выбор неизбежным, а Кидо было все равно, гражданство какой страны у него.
Однако, когда его класс должен был поехать в Австралию, отец сказал, что лучше получить японское гражданство, чтобы потом не было вопросов с паспортом. Кидо послушался совета, а слова отца еще долго не мог забыть. «Если что-то случится во время путешествия, — предупредил отец, — можно надеяться на защиту только со стороны правительства Японии, так как правительство Южной Кореи не знает о тебе, с этой страной у тебя нет “чувства”».
Тогда отец всего один раз упомянул это «чувство», а Кидо не стал переспрашивать, что тот имел в виду. Но, вероятно, отец просто выбрал неправильное слово и хотел сказать «связи». Ведь он и правда никогда не жил в Южной Корее, и тот факт, что он никак не был связан с этой страной как ее гражданин, был неоспоримым.
Но даже сейчас, когда уже прошло больше двадцати лет, он никак не мог отвязаться от того слова, которое отец использовал по ошибке. У Кидо возник образ очеловеченной Кореи, которая не испытывала никаких «чувств» по отношению к Кидо, а вот он, возможно, именно в тот момент впервые что-то «почувствовал» в отношении этой страны.