– Подхалим! – улыбнулась она, поднося букет к лицу. – Как дела, узнал, что я просила?
– Все узнал, голуба моя! Сейчас ты так удивишься, что сама не представляешь!
Марина с интересом подняла на него глаза, и Розан, приняв картинную позу и отставив левую ногу чуть в сторону, заговорил утробным голосом:
– Да будет известно тебе, моя госпожа, что тот мерзавец, что посмел нарушить твой покой…
– Серега, прекрати цирк! – корчась от смеха, попросила Марина.
– Ладно! – сдался Розан. – Короче, подруга, будешь смеяться, но это Гарик, твой приятель.
– Кто?! – Коваль опустила букет на колени и потянулась к сигаретам. – Ты ничего не путаешь?
– Я-то, может, и напутал бы, но вот техника, она, дорогая ты моя, не ошибается!
– Не пойму, зачем ему это, – недоумевала Марина, щелкая зажигалкой. – Смысл какой?
– Дорогая, а ты подумай! Ты у нас дама красивая, с недавних пор – свободная, а он когда-а еще признался тебе в любви неземной, помнишь? – Розан угомонился, плеснул в стакан минералку из небольшой бутылочки, выпил залпом. – Ну, идеи есть?
– Есть. Сейчас поедем к нему и побеседуем, – зло сказала Коваль, поднимаясь из кресла и беря трость. – Хохол, машину!
«Хаммер» несся по мокрой дороге, на обочинах лежал грязный снег, не успевший еще стаять, в окнах мелькали голые черные ветки деревьев, похожие на обгорелые кости. Коваль ненавидела раннюю весну – вся грязь вылезает из-под снега, все становится серым и противным, и кажется, что это не кончится никогда. А эта конкретная весна напоминала Марине ее саму – она, как эти голые деревья, как этот грязный снег, уже никогда не будет прежней, никогда не сменит черный цвет на яркие краски, не расцветет больше.
Ей тридцать один год, она вдова…
Однако Гарик исчез – это стало ясно сразу после того, как Марина и ее мальчики навестили ресторан и квартиру. И это было весьма некстати – врага лучше держать поближе. Коваль вскоре, правда, совершенно забыла о нем – дел было невпроворот, корпорация дышала на ладан. Марине даже к мэру пришлось в ноги упасть, чтобы подкинул пару заказов за небольшие деньги. Малыш был бы недоволен…
Она поставила ему памятник – огромную черную плиту из цельного куска мрамора, никаких фотографий, только дата – одна… день рождения и день смерти. Один день на оба события – так стильно умереть мог только Малыш…
Прошло полгода, а сердце болело по-прежнему. Марина бывала на кладбище едва ли не каждую неделю, несмотря на протесты Хохла, говорившего, что она не дает Малышу лежать спокойно, тревожа его своими посещениями и слезами. Но Марину непреодолимо тянуло сюда, она ничего не могла поделать, не могла сопротивляться, просто садилась в машину и ехала, прихватив традиционные шесть белых роз. Егор любил такие…
Эти снежно-белые цветы на черном мраморе резали глаза, были видны издалека, и Коваль казалось, что муж ждет ее, чувствует, что она приближается…
– Крыша едет у тебя, – вздыхал Хохол, когда Марина говорила ему об этом, но она сама была уверена, что права.
Иногда к ней присоединялась Ветка, и тогда они долго сидели у могилы, обнявшись и глядя куда-то за горизонт. Хохол в такие минуты старался оказаться подальше, говоря, что видеть не может, как по Марининому лицу бегут слезы, а она даже не вытирает их. Откуда брались эти реки, непонятно.
Ветка стала заезжать почаще. Они сидели и болтали, могли всю ночь провести в каминной у огня и проговорить о жизни. Правда, говорила в основном Ветка, Марина больше слушала, как она увлеченно рассказывает о своем фэн-шуй, на котором просто помешалась. Но это было все же лучше, чем сидеть в одиночестве со стаканом текилы и напиваться до отключки. Словом, жизнь двигалась, небо не рушилось…