— Ты намерена вновь с ним встречаться? — удивилась я, высыпав Либре в тарелку поджаренные макароны-ракушки.

— Еще чего. Любовь, как паротит: один раз переболеешь, больше не заразишься. Я им переболела, выздоровела и получила от его заразного обольщения стойкий иммунитет.

— Тогда я не понимаю, зачем ты морочишь ему голову?

Сев напротив, я посмотрела на помедлившую с ответом Либру, заметив в ее привычной внешности что-то новое. Но что именно, так и не поняла.

— Он никому не достанется, — сухим, ломким голосом проговорила Либра, глядя поверх моей головы и со всей силы сжимая вилку. — Его сердце будет принадлежать мне одной. И где бы, с кем бы он ни был, как бы высоко не летал, купаясь в лучах славы, его будет манить на темное дно, к своему похищенному Русалкой сердцу!

Мне стало неуютно. Да, она была коллекционером мужских сердец, но никогда особо не дорожила ни одним экземпляром. В этот раз все было иначе. О, как она вонзила зубья вилки в макаронную ракушку! Как заблестели в глазах слезы, отражающие свет стоявшего рядом огарка! Мне расхотелось есть, у меня пересохло во рту, а по спине пробежали колючки. Как же я позволила себя обмануть ее наигранным пренебрежением, равнодушными заверениями, что любовь, как паротит? Бедная моя Русалка. Она ведь влюблена в этого Костю по самые жабры! Но никогда не выдаст себя, не признается ни словом, ни взглядом, оставаясь для всех неприступным айсбергом. О-о, на него наткнется еще не один «Титаник»! И Костя лишь в своих мечтах может вообразить, что любим ею, что владеет ее чувствами…

— Либра, — сочувственно шепнула я, когда та вышла из-за стола и ускользнула в спальню, оставив нетронутым ужин.

Я пошла за ней и нашла сидящей у кровати. Сунув свечку на тумбу, опустилась напротив.

— Прости, — всхлипнув, сказала Либра, укрывшись волосами. — Я врала тебе, моей лучшей подруге. Я пыталась обмануться. До сегодняшнего дня мне это удавалось, но…

— О чем ты?

— Я ни с кем из тех парней, с которыми встречалась, никогда не была близка.

— То есть…

— Я девственница.

Вот вам, здравствуйте! А врала, расписывая, как все прошло, очень даже правдоподобно. И все же я догадывалась, смутно подозревала, что все сказанное — ложь.

— Я никому не буду принадлежать, потому что не могу отдаться нелюбимому мужчине. Это сильнее меня. Но и с любимым я быть не могу. Для меня это равносильно признанию в слабости. Я всегда для всех была неприступной скалой. Никто не смел похвастать тем, что завоевал меня. Я страдала, но утешалась своей несокрушимостью. Если я откроюсь Косте, а он потом меня предаст, то я не переживу такого унижения.

Ой, ба-а! Не одна я полна сюрпризов. Советовать Либре, как Верка мне, обратится к психологу, я не стала. Знаю, что это бесполезно. Ни я, ни она, не можем и себе-то признаться в своих проблемах, что уж говорить о чужих дядях-тетях. К тому же, нет никакой гарантии, что тебе после этого полегчает. Скорее наоборот: начнешь сожалеть, что трепался о своей жизни с тем, кому нет до тебя дела. Кто тайком поглядывает на часики, пока ты изливаешь душу, и с умным видом думает, что прикупить на полученные за сеанс деньги. Так что, остается надеяться, что однажды все пройдет само.

Я позавидовала самообладанию Либры. Она решительно вытерла слезы и уже спокойно отправилась доедать ракушки, а чуть позже, как ни в чем не бывало, мыла посуду и рассказывала о курьезе своего коллеги. Она вызвала у меня неподдельное восхищение.

Когда готовились ко сну, напрочь забыв о вечерних откровениях, я поерзала на кровати и посмотрела на Либру. Вновь уловила едва заметные изменения, но вот чего именно? Не поняла и того, что она шептала, заплетая перед зеркалом косу. В полумраке, при свете огарка, наверное, многое кажется немного другим.

— Что ты там нашептывала? — спросила я, уступив ей место.

— Я? Когда? Ничего. Ой, ладно, давай спать, а то я вчера полночи не могла от твоей книжки оторваться, а утром жутко проспала. Чуть не опоздала на работу. Получила бы выговор. Кстати, а кто автор? Хотела прикупить какие-нибудь романы этого писателя.