Временное управление страной взял на себя Высший совет вооруженных сил Египта во главе с Тантави. Военные обещали провести досрочные выборы и сформировать новое гражданское правительство. Это, естественно, привело к бесконечным обсуждениям в Вашингтоне, причем из самых лучших побуждений, поскольку мы хотели поддерживать отношения с египетскими военными и чиновниками. На одном особенно долгом заседании Комитета заместителей министров мы приступили к труднейшему упражнению в дипломатии личных связей, связываясь с различными ведомствами и озадачивая их составлением списков практически всех египтян, когда-либо учившихся в американских военных учебных заведениях или участвовавших в программах обмена. Я пытался напомнить, что для этого у нас есть посольство, но под типично американским лозунгом «надо что-то делать» была проделана кропотливая работа и составлена куча электронных таблиц с номерами телефонов, которые, впрочем, почти не пригодились. Это был один из первых признаков вполне объяснимой, но разрушительной тенденции Белого дома к микроменеджменту из Вашингтона и недостаточному использованию потенциала посольств.
Помимо проблем транзита власти в Египте, мы столкнулись с чрезвычайно нервной реакцией ряда региональных лидеров. Свержение Мубарака потрясло их; многие из них годами будут горько сетовать на якобы нелояльность американцев. В долгой беседе, состоявшейся несколько месяцев спустя, король Саудовской Аравии Абдалла упрямо твердил мне:
– Вы отказались от своего лучшего друга. Если бы вы поддержали его в самом начале, он все еще был бы с нами.
Мои аргументы не произвели почти никакого впечатления на саудовских лидеров, с волнением наблюдавших за тем, как пламя «арабской весны» бушует вокруг их границ, и за беспорядками, уже вспыхнувшими в Бахрейне и Йемене. Но на самом деле не в наших силах было толкнуть Мубарака под автобус; набрав скорость за десятилетия репрессий и коррупции, этот автобус уже наехал на египетского лидера к тому времени, как Обама призвал его к транзиту власти. На следующий день после отставки Мубарака, 12 февраля, я тайно вылетел в Амман, чтобы убедить короля Абдаллу сыграть на опережение и оседлать волну перемен. Это был наш самый откровенный разговор за почти два десятилетия. Король сказал, что уже думал о шагах, которые можно было бы предпринять, чтобы сделать политическую и экономическую систему Иордании более открытой.
Я посетил Каир 21–22 февраля, став первым американским высокопоставленным чиновником, прибывшим в страну после революции. Настроение собравшихся на площади Тахрир было восторженным, тысячи людей все еще ночевали под открытым небом, упиваясь чувством гордости за свою страну, которого многие никогда прежде не испытывали. Направляясь по набережной Нила в министерство иностранных дел, мы видели мотки колючей проволоки и десятки бронемашин перед сильно пострадавшим от пожара зданием государственной телекомпании. Банки уже открылись, катастрофического падения египетского фунта не произошло, экономика постепенно восстанавливалась. «Политический класс, – писал я госсекретарю Клинтон, – включает как истинных энтузиастов перемен, так и революционеров, ставших таковыми постфактум; последние всячески демонстрируют свою ранее тщательно скрываемую антипатию к режиму Мубарака и утверждают, что они с самого начала были с революционерами на площади Тахрир»[133].
В то же время я предупреждал, что «ожидания слишком завышены». Военные, взявшие власть, боролись с прозрачностью – а ведь она не наступает сама собой. Многих политических лидеров беспокоило их стремление передать власть гражданскому правительству. Досконально изучив поправки, внесенные в конституцию Египта, и проанализировав перспективы парламентских и президентских выборов, предстоящих в следующем году, я предсказал, что «выиграют только «Братья-мусульмане» и оставшиеся члены Национально-демократической партии Египта [старейшая правящая партия] – единственные организованные игроки на политическом поле грядущих парламентских выборов»[134].
Я встретился с лидерами молодежных движений, многие из которых были организаторами выступлений на площади Тахрир, приведших к свержению режима. Они одинаково скептически относились и к Высшему совету вооруженных сил Египта, и к США. Их энергия и преданность делу были очевидны и достойны восхищения, но теперь им предстояло перевести свой успех на улице в количество поданных за них бюллетеней в избирательной урне. Создание эффективных политических партий оказалось делом намного более трудным, чем организация протестов на площади Тахрир. Молодые лидеры были полны решимости освободить страну от пут привилегий и коррупции, которой при Мубараке так долго наслаждалась элита, но не знали, с чего начать. Они все еще немного удивлялись тому, как быстро протестное движение привело к свержению президента, и, как и большинство революционеров на первой волне успеха, уже начали ссориться между собой.
Госсекретарь Клинтон посетила Египет в марте, а я снова побывал там в июне и затем в январе 2012 г. Несколько других высокопоставленных американских чиновников также побывали там, прилагая все усилия, чтобы поддержать работу посольства, сотрудникам которого приходилось много трудиться – а это было непросто в условиях необходимости соблюдения требований безопасности, сокращения штатов и организованной эвакуации членов их семей. Мы пытались поддержать новую власть экономически, но не столько материально, сколько бесплатными советами – отчасти из-за нежелания Высшего совета вооруженных сил Египта идти на риск и проводить необходимые реформы, отчасти из-за бюджетных ограничений и паралича обеих партий в Вашингтоне, все еще пытающемся выйти из рецессии 2008 г. Наше политическое послание тоже было несколько противоречивым. С одной стороны, мы предостерегали Высший совет вооруженных сил Египта от слишком быстрого проведения выборов, не дававшего возможности новым политическим партиям организовываться. С другой стороны, мы боялись, что военные останутся у власти навсегда, тем более что в стране продолжались вспышки насилия и столкновения, прежде всего с поддерживаемыми США египетскими силами безопасности. С этой точки зрения более привлекательной казалась именно быстрая передача власти гражданскому правительству. Однако, видимо, наше мнение уже не имело большого значения, поскольку Высший совет вооруженных сил Египта и сам стремился избавиться от власти, так как военных напрягала необходимость постоянно находиться в центре внимания политиков и египетской общественности еще более чувствительно, чем перед революцией, относящихся к опасности внешнего вмешательства.
В мае 2011 г. президент Обама выступил в Госдепартаменте с речью, указав на нашу поддержку послереволюционного транзита власти в Египте и Тунисе, а также обрисовав в общих чертах долгосрочную стратегию в отношении региона и израильско-палестинского мирного процесса. Тон его выступления был абсолютно верным. Обама подчеркнул наше намерение поддерживать силы, выступающие за реформы. Однако кроме слов мы мало что могли предложить. Президент говорил о своей приверженности стратегии игры вдолгую и соответствующим приоритетам; о трезвом понимании того, что начавшиеся изменения обусловлены естественной сменой поколений; о трудностях, с которыми в ближайшее время неизбежно столкнутся сторонники открытости и плюрализма; об опасности попыток опираться во время «арабской весны» на нас, а не на население региона; о суровых реалиях политической ситуации и налогового режима в США, которые неизбежно будут препятствовать предоставлению нашей администрацией переходным режимам чего-либо похожего на помощь, в которой они будут нуждаться еще долго.
После поездки в Каир в июне 2011 г. я сказал госсекретарю Клинтон и в Белом доме то, о чем они и сами уже догадывались: возможность дальнейшего продвижения к успешному демократическому переходу «теперь, безусловно, не является очевидной»[135]. Когда я вернулся в Каир в начале 2012 г., на парламентских выборах убедительно выступили «Братья-мусульмане», получив почти половину мест в нижней палате парламента. Еще четверть мест получили салафиты. Таким образом, исламистские партии одержали на выборах оглушительную победу. До этого времени США в основном избегали взаимодействия с «Братьями-мусульманами» – как из-за их антиамериканских идеологических установок, так и из уважения к Мубараку. «Братья-мусульмане» отвечали нам взаимностью: они тоже не доверяли США и не хотели сотрудничать. Но теперь стало ясно, что они превратились в реальную политическую силу. Меня и нашего нового посла в Каире Энн Паттерсон попросили встретиться с руководством «Братьев-мусульман» и прощупать почву.
Наша первая встреча состоялась в невзрачном офисе в штабе Партии свободы и справедливости «Братьев-мусульман» в центре Каира. Нас принимал Мухаммед Мурси, генеральный секретарь партии и ее номинальный глава. Невысокий и плотный, с аккуратной черной бородой, Мурси держался настороженно – он не знал, чего ожидать от встречи с американцами, – так же, как и мы не знали, чего ожидать от встречи с ним. Хотя 10 лет назад Мурси учился в Университете Южной Калифорнии, по-английски он говорил плохо, и во время беседы я перешел на арабский. Я подчеркнул, что США не заинтересованы в поддержке конкретных египетских партий, но в целом поддерживают развитие демократических институтов, создаваемых самими египтянами. Я также подчеркнул, что мы надеемся на прочное взаимовыгодное сотрудничество с Египтом, нацеленное на содействие экономическому прогрессу страны, обеспечение региональной безопасности и выполнение существующих соглашений, особенно египетско-израильского мирного договора. Мурси сказал, что все это согласуется с целями «Братьев-мусульман», но я ушел со встречи не полностью убежденным. В нашей беседе с Мурси и двумя его коллегами было нечто сюрреалистическое – ведь при Мубараке эти люди, возможно, были приговорены в совокупности к 40 или 50 годам тюремного заключения. Они старались вести себя как можно лучше, но трудно было сказать, стоило ли принимать их демонстративную сдержанность за чистую монету или за ней крылась более сложная повестка дня. Это были представители движения, привыкшего действовать, оставаясь в тени, недоверчивого к посторонним и не склонного делиться властью.
Мое общее впечатление от Египта спустя год после революции было довольно противоречивым. Он был, как я описывал его госсекретарю Клинтон, «довольно странным местом»[136]. Экономика катилась вниз, Высший совет вооруженных сил лишился былого блеска и уверенности в себе, а революционная молодежь, доминировавшая на площади Тахрир, была разочарована и политически разобщена. Между тем некоторые высокопоставленные гражданские представители временного правительства, контролируемого Высшим советом вооруженных сил, вместо того, чтобы заняться реформами, решили вновь продемонстрировать свои революционные и антиамериканские убеждения, пользующиеся популярностью у населения. Их возглавляла министр планирования и международного сотрудничества Файза Абу аль-Нага, давняя сторонница Мубарака, которая, как я подозревал, после его свержения первым делом повернула лицом к стене его фотографию, висевшую у нее в офисе. Она спровоцировала сфабрикованные дела против ряда американских неправительственных организаций. В итоге несколько американских граждан были арестованы и приговорены к тюремному заключению. Чтобы их освободить, понадобился не один месяц.
Нарушив данное ранее обещание «Братьев-мусульман» не участвовать в президентских выборах в июне 2012 г., Партия свободы и справедливости выдвинула в качестве своего кандидата Мурси. Благодаря значительной поддержке Катара и не столь значительной помощи Турции он победил с небольшим перевесом, указывающим на сильную поляризацию электората. Я прилетел в Каир в начале июля, вскоре после его инаугурации, а госсекретарь Клинтон еще раз посетила Египет позже в том же месяце. Мы призывали Мурси к инклюзивному правлению, концентрации на решении экономических проблем и соблюдению соглашения с Израилем. В отношении последнего пункта он был аккуратен, не препятствуя функционированию оперативных каналов, по которым египетские военные и разведывательные службы поддерживали связь с израильтянами, и конструктивно работая с госсекретарем Клинтон над предотвращением крупного столкновения между Израилем и ХАМАС в секторе Газа в ноябре. Мурси, однако, ничего не добился в области экономики, а с инклюзивностью правления вообще была катастрофа. У него и «Братьев-мусульман» не было ни опыта управления государственными институтами, ни заинтересованности в частичной передаче власти другим политикам или технократам. Поздней осенью он начал прилагать усилия, нацеленные на пересмотр конституции, расширение президентских полномочий и, соответственно, обеспечение «Братьям-мусульманам» центрального места на египетской политической сцене.
К весне 2013 г. напряженность начала быстро усиливаться. Масштабы уличных протестов росли, протестующие представляли собой горючую смесь разочарованной революционной молодежи и жителей Каира, недовольных спадом экономической активности и двумя годами нестабильности. Военные, теперь во главе с генералом Абдул-Фаттахом Халилом ас-Сиси, сначала не вмешивались, как всегда опасаясь за свою репутацию. Однако в конце июня, после крупных уличных протестов, ас-Сиси решил действовать, и 3 июля Мурси был арестован. К власти снова пришли военные. Бóльшая часть египетской общественности, казалось, вздохнула с облегчением, поскольку жаждала порядка и предсказуемости. Сияние революции давно померкло.
При поддержке Саудовской Аравии и ОАЭ, вложивших миллиарды долларов в стабилизацию египетской экономики, ас-Сиси быстро разделался с «Братьями-мусульманами». Несмотря на широкую общественную поддержку его решений, действия военных укладывались в классическую схему государственного переворота. В соответствии с американским законодательством официальное признание этого автоматически означало бы прекращение американской экономической помощи Египту и сотрудничества с ним в области безопасности. Президент Обама был недоволен действиями военных, создавших сложный прецедент в регионе, все еще сотрясаемом революциями всех цветов и оттенков, и, безусловно, способствовавших еще большей поляризации египетского общества и усилению гражданского противостояния. Однако он учитывал настроения египетской общественности, нашу сохраняющуюся приверженность сотрудничеству с Египтом в области безопасности, значимость рычагов влияния на ас-Сиси и процесс послереволюционного транзита власти, который, казалось, будет длиться вечно.
Мы часами заседали в Зале оперативных совещаний Белого дома, пытаясь решить трудную задачу: как избежать необходимости прекращения помощи Египту. Юристы и те из нас, кто считал себя таковыми, писали и переписывали формулировки, которые, как нам казалось, позволили бы ловко обойти проблему. Наконец компромисс был найден. Белый дом заявил, что закон не требует вынесения суждения по вопросу о том, являются ли те или иные действия государственным переворотом, а значит, мы можем сделать выбор в пользу отказа от выбора. Оглядываясь назад, могу сказать, что следовало просто дать прямой ответ, назвав переворот переворотом, а затем вместе с Конгрессом работать над тем, чтобы отказаться от такого неэффективного инструмента, как полный отказ от помощи. Но вместо этого президент, выражая свое недовольство переворотом, который якобы не был переворотом, и последующими шагами ас-Сиси, направленными против «Братьев-мусульман», приостановил поставки в Египет некоторых видов вооружений, включая истребители F-16 и танки M1A1, не имеющих большого значения с точки зрения главного приоритета Египта в области безопасности – борьбы с набирающим силу исламистским движением на Синае. В итоге мы никому не угодили, зато умудрились настроить против себя практически всех – и арестованных исламистов, и репрессированных революционеров, и наших друзей и партнеров в регионе, не говоря уже о египетских военных и Конгрессе США.
Госсекретарь Керри попросил меня вернуться в Египет и оценить ситуацию, что я и сделал в середине июля, дней через 10 после того, как ас-Сиси сверг Мурси. Ас-Сиси был настроен далеко не мирно. Некоторые представители его нового временного правительства, в частности вице-президент Мохаммед Мостафа эль-Барадеи, бывший глава МАГАТЭ, первоочередными задачами считали восстановление экономики, возобновление процесса передачи власти и предоставление «Братьям-мусульманам» возможности снова участвовать в политической жизни. В ходе нашей беседы ас-Сиси не соглашался с этим подходом, демонстрируя пренебрежительное отношение к разногласиям среди «Братьев-мусульман» по вопросу о том, как выйти из затруднительного положения, в котором они оказались, и о том, следует ли заявлять о себе как о политической партии. Он уже привык к своей популярности и образу героя на белом коне. Судя по всему, буквально за одну ночь его портреты были расклеены на стенах домов по всему Каиру. В военной форме, с глазами, скрытыми за стеклами солнцезащитных очков, которые любили носить арабские диктаторы в 1970-х гг., он был окружен ореолом властности и таинственности. Однако к этому времени уже назревали серьезные проблемы – тысячи «Братьев-мусульман» и членов их семей ночевали под открытым небом на площади у мечети Рабаа аль-Адавия в центре Каира, требуя освобождения и восстановления в правах Мурси. Я сообщил Керри, что это не приведет ни к чему хорошему.
В августе госсекретарь снова послал меня в Каир, чтобы я попытался ослабить напряженность в наших отношениях с Египтом. Следующие восемь дней я провел работая вместе с коллегой из ЕС Бернардино Леоном, чей оптимизм и настойчивость в поиске путей предотвращения эскалации напряженности заразили меня, но не ас-Сиси и лидеров «Братьев-мусульман». Мы курсировали между ас-Сиси и двумя бывшими министрами правительства «Братьев-мусульман», которые еще не были арестованы и имели возможность поддерживать связь со своими руководителями в подполье, в том числе со стареющим председателем «Братьев-мусульман». Они, однако, не могли связаться ни с Мурси, который был переведен в тюрьму в Александрии, ни с Мохаммедом Хайратом Саадом эль-Шатером, заместителем председателя и вторым человеком в организации, который тогда содержался в печально известной каирской тюрьме «Тора». Бывшие министры согласились рассмотреть первую серию мер, направленных на укрепление доверия на площади у мечети Рабаа аль-Адавия, – люди должны были уйти с площади в обмен на ослабление давления сил безопасности и начало диалога с новым правительством. Министры также требовали в качестве жеста доброй воли выпустить из тюрьмы «Тора» одного из руководителей «Братьев-мусульман» Мохаммеда Саада аль-Кататни и создания более авторитетного канала для дальнейших обсуждений с ас-Сиси и его подчиненными. Ас-Сиси упрямо не соглашался ни с одним из этих требований, не доверяя «Братьям-мусульманам» и не желая поступаться своим положением. В вопросе об освобождении аль-Кататни он вначале казался готовым к уступке, но через несколько дней потерял интерес и к этой теме.
Мы смогли убедить египетские власти позволить нам вместе с прибывшими в Каир министрами иностранных дел двух стран Персидского залива – Абдуллой бен Зайедом аль-Нахьяном из ОАЭ и Халидом бин Мухаммедом аль-Аттией из Катара – встретиться с эль-Шатером в тюрьме «Тора». Практически недостижимая цель встречи состояла в том, чтобы попытаться заручиться поддержкой эль-Шатера для ослабления напряженности.
Поздно ночью, после долгого ожидания в лобби нашего отеля, в сопровождении бравых представителей египетской службы безопасности, нервно переговаривающихся по рации, мы отправились в «Тору». Примерно через 40 минут наша автоколонна доехала до внушающего ужас тюремного комплекса 100-летней давности на южной окраине города. Мы прибыли туда уже далеко за полночь.