Серые ступени заканчиваются возмутительно быстро. Я переступаю по ним с осторожностью, как по битому стеклу, в глубине души надеясь, что прилипну к ним намертво. А пока сотрудники отеля будут решать эту щекотливую проблему, Дубовского собьёт грузовик.
Лизкина рука змеёй выскальзывает из моей. Она смотрит на меня большими глазами, в ответ я почти незаметно качаю головой, отсылая её в такси. «Сейчас приду», — но я и сама в это толком не верю.
Дубовский с непроницаемым видом косится на меня, вкладывая в это не больше значения, чем в разглядывание асфальта и стен. Он холоден, как лёд — и я зябко повожу плечами. Огромная глыба льда, уничтожающая всё живое. Чем ближе я подхожу, чем сильнее чувствую себя Титаником. Вот-вот столкнёмся — и я пойду ко дну, пускать пузыри под замолкающую скрипку.
— Смотрю, ты пришла в себя. — У Дубовского не голос, а жидкий азот. Я жалею, что не взяла с собой куртку. — И сразу нацелилась сбежать.
Миллионы реакций взрываются в моей голове одновременно, как разноцветные вспышки от фейерверка. Осадить его. Высмеять. Огрызнуться. Показать зубы. Но на всё это нужны силы, которых у меня пока нет. Я чувствую, что где-то на дне ещё есть запас, неистребимый источник, но он ещё в спячке. И подозреваю, моя злость только доставит Дубовскому удовольствие. Вместо того, чтобы принять его игру, я веду свою.
— Где Илья? — спрашиваю я, равнодушно глядя ему в район свежевыбритого подбородка. — Ты что-нибудь ему сделал?
— Нет. Но стоило, — следует ответ. — Он уехал.
Мне чудится в этих словах двойное дно. Знакомая дрожь зарождается в недрах живота, я сдерживаю её, каменею.
— И я должна в это верить?
Рука Дубовского хватает меня за подбородок, принуждает поднять голову. Оторопев, я смотрю ему прямо в глаза, не моргая. При солнечном свете прозрачная синева его глаз до того пронзительна, что мне больно. Как смотреть на снежную пустыню или вершины гор.
— Забудь о нём, — негромко произносит Дубовский, и его зрачки пульсируют. — Он для тебя больше не существует.
Глава 8: Побег
Я отталкиваю его руку, демонстративно вытираю то место, где он касался. Смотрю исподлобья, но в ответ получаю только кривую усмешку.
— Что ты с ним сделал?! — Мой голос обрывается, и я мысленно проклинаю свою несдержанность. Это зверь, натасканный пёс, нельзя давать понять, что боишься. Иначе стальные челюсти пережмут твоё горло.
— Прекрати вопить, киса, — морщится Дубовский, как от головной боли. Под глазами у него залегают глубокие тени. — Поехали.
Мощная рука ложится на моё предплечье, по-хозяйски тянет к себе. Аккуратно, но непреклонно.
— К-куда? — Я чувствую себя лёгкой лодочкой, которую буксируют к берегу. Овечья растерянная покорность на мгновение завладевает всем моим существом, хочется закрыть глаза и просто отдаться чужой воле. Но это длится секунду, нет, тысячную долю секунды. Я выпрямляю спину, позвоночник обращается в сталь. — Хотя, не важно. Я с тобой никуда не поеду, пока ты не скажешь, что с Ильёй.
Голос в голове сух и неприятен, равнодушно выплёвывает слова, которые я не произнесу вслух: «Сдался он тебе. Что бы с ним ни было, он это заслужил». Я вздрагиваю от омерзения.
Дубовский сжимает челюсть, желваки проступают отчётливее. Он издаёт недовольный вздох, пальцы на моей руке сжимаются чуть сильнее. Если они окажутся на моей шее… Сердце подскакивает и падает в пятки, но я уже чувствую, как несусь вниз на американских горках. Здесь нет тормозов. Только бесконечное падение в пропасть.