Миг — и его голое, худое тело плашмя сверзилось вниз, со смачным шлепком прихлопнув цветы и петрушку, перепугав играющих неподалеку ребятишек и всполошив сидящих на лавке старух. Мать-земля под окнами жилого многоэтажного дома была недавно полита и, конечно, достаточно сыра, но утрамбована тяготами городской жизни до твердости железобетона, а потому Кощея приняла еще неласковей, чем паркет Марьванны. Корчась в поломанных зарослях, среди бесчисленных окурков Петровича и засохших какашек местных котов, несчастный страдалец шипел и подвывал, уткнувшись длинным носом в розетку из глянцевых листьев. В воздухе остро пахло горелой изоляцией и коротнувшей магией.

— Иванна!!! А что это у тебя из окон мужики голые выбрасываются?!? У тебя их много, что ль, разбрасываться-то? Так ты поделись! А?!

Марьванна, с волосами дыбом, стоящая на карачках у дивана, разгоряченная битвой с котом, вся опутанная выуженной паутиной и серой пышной пылью, не сразу расслышала ни шлепок, воспроизведенный рухнувшим телом, ни крики подружек, призывающих ее к ответу.

— Ась?! — испуганно выкрикнула Марьванна, когда ехидные вопли старушек долетели до ее сознания. Она шустро, по-молодому, разогнулась — и куда только ишиас девался, — подскочила на ноги и рванула в комнату, где оставила Кощея… Но та была пуста. Только белая тюлевая занавеска над распахнутым трагично и страшно балконом печально колыхалась, как прощальный платочек на ветру…

Не помня себя, рванула Марьванна на балкон и внизу, под своим окном, увидела это — голого неподвижного мужика в зарослях. Выпавшего из ее окна. Как любовник из анекдота.

Все ее знакомые, все подружки, Петрович, Колесничиха, Анька и даже суровый Андрюха — все повылазили из своих щелей и собрались вокруг распростертого голого мужицкого тела. Женщины прижимали к щекам ладони, качали сочувственно и осуждающе головами и завистливо ахали. Мужики многозначительно переглядывались и с интересом смотрели на балкон, на котором трагично, как Дульсинея в мечтах Дон Кихота, застыла раскрасневшаяся, растрепанная, запыхавшаяся после борьбы с паршивым котом Марьванна. Картина рисовалась понятная и срамная.

Заездила мужика…

Вмиг Марьванна, среднестатистическая пенсионерка, предстала в глазах соседей развратной секс-бомбой массового поражения, этакой фемин фаталь, коварной соблазнительницей. В глазах мужиков под окнами Марьванны забрезжил неподдельный игривый интерес. Петрович даже грязно и ревниво выругался. Это был оглушительный успех!

Меж тем сверзившийся со второго этажа мужик подал признаки жизни, заворочался, и толпа, ахнув, схлынула.

— Ты забирать-то своего буйнопомешанного ухажера будешь, али как? — раздался ехидный голос торжествующей Колесничихи, почуявшей, что в ее многолетнем противостоянии с Марьванной за сердце ловеласа-Андрюхи забрезжила финишная черта и замаячила победа.

Марьванна терпеть оскорблений не собиралась, и уж за честь-то свою и странного своего кавалера постоять могла. Пылающим взором орлицы вычленив соперницу из толпы, звонче деревенских петухов она выкрикнула:

— Чего это буйнопомешаный?! Он, может, спортсмен. Он, может, тренирует прыжок без парашюта?! И не ухажер это, а родственник…

— Родственник! Откель это у тебя родственники такие молодые да красивые нарисовались, интересно?!

Молодой и красивый?! А вот это было ново!

Тапочки Марьванны шустро пересчитали серые ступени лестницы, дверь дрогнула под напором ее тела и выпустила в жаркое лето.

Ворочающийся в палисаднике мужик в белых трусах от Дольче и Габбаны медленно приходил в себя, и Марьванна, склонившаяся было над ним, чуть снова не заклинила в призывной позе, потому что мужик был тот — и не тот одновременно.

Ну вот же, те самые трусы. Носки в тонкую жилочку; а содержимое носков и трусов не то!

Ловко сунувшись под руку очухавшемуся мужику, Марьванна подняла его, ахая и охая от изумления. И чем дольше она рассматривала странного пришельца, тем больше ударов пропускало ее дрогнувшее от внезапно нахлынувшей пламенной любви сердце.

Кощей, слопавший молодильное яблоко и вторично героически ударившийся оземь, был чудо как хорош собой. Молод, высок, строен, хорошо сложен. Худощав, пожалуй — но все равно хорош. Его помолодевшее мрачно лицо было красиво притягательной, загадочной, темной красотой, тонкие губы выразительно и упрямо сжаты, черные глаза под соболиыми бровями глубоки и печальны, а на темных кудрях его, никем не замеченный, возлежал царский золотой венец. Кощей так и остался носатым, но теперь нос его Марьванну не раздражал, скорее наоборот. В этом носе Марьвана угадывала намек на мужскую силу Кощея, и находила его очень привлекательным.

Таща контуженного полетом с балкона Кощея к себе, Марьванна обнимала его как родного, чувствуя, как сердце ее тает и безоговорочно капитулирует в битве с чувствами.