Там внутри пульсировало совершенно бешеное желание, напряжением разбегающееся по всему его телу, чтобы устремиться в одну-единственную точку. У меня мгновенно пересохло горло, когда я поняла,
Стук сердца Германа под моей ладонью, лежащей у него на груди, сорвался в галоп, когда я, глядя ему прямо в глаза, сама потерлась бедром об его твердость.
Тогда. Не надо, не говори
Тогда. Не надо, не говори
Кто-то додумался наконец открыть еще одни двери, и толпа зрителей вынесла нас из зрительного зала. Герман сжал мое запястье, дернул за угол и впился губами в губы. Однако за спиной кто-то громко заржал, и он прошипел что-то нецензурное. Подтолкнул меня в один из боковых коридоров, где уже не было людей, но стоило ему вжать меня в стену, как разъехались двери лифта, и рабочие в спецовках принялись таскать оттуда деревянные поддоны.
Мы отступили в сторону, переглянулись, заметив табличку «Запасной выход», но стоило нам сделать шаг друг к другу в темном тамбуре, как загремела тележка уборщицы, вывернувшая из подсобки.
Да черт возьми! Это становилось не смешно.
Герман толкнул плечом дверь пожарного выхода и вывалился на холодную улицу.
Почему-то ночью воздух гораздо сильнее пах уже грядущей весной, чем днем.
Нас окатило этим шальным ароматом близкого пробуждения, подталкивая друг к другу и снося голову.
— Твоя машина тут? — спросила я, сжимая под брюками его затвердевший член.
— На парковке… далеко, — выдохнул Герман.
Лихорадочный блеск в его глазах выдавал ту же безумную горячку, что охватила и меня. Даже когда он, быстро осмотревшись, затащил меня за дерево у забора, я не подумала сопротивляться. Проход с одной стороны закрывала груда ящиков, но с другой он просматривался довольно далеко. Если бы я могла соображать, я бы, конечно, испугалась, что кто-нибудь может там проходить и увидеть нас — или что с верхних этажей здания открывается отличный обзор на этот закуток. Но я вспомнила обо всем этом слишком поздно.
В ту секунду я хотела Германа так же безумно, как он меня, и первой, сама, дернула пряжку его ремня и рухнула на колени в рыхлый снег. Джинсы на коленях моментально промокли, но мне было все равно.
Герман не стал возражать.
Напротив. Когда я обхватила губами его член, он сгреб мои волосы на затылке в горсть и толкнулся бедрами вперед, вынуждая взять его глубже. Еще глубже. Еще! Я поперхнулась, но это его не остановило. Он просто начал трахать меня в рот, вгоняя член глубоко в горло, не давая вдохнуть, не обращая внимания на текущие из глаз слезы.
Я беспорядочно скребла пальцами по его бедрам, но даже не собиралась его останавливать. Мне нравилось, что он использовал меня. Сжимал одной рукой шею, ощущая, как ходит поршнем в моем горле его член, другой же держал за волосы, жестко задавая темп. Ослепительный, стремительный.
В очередной раз, когда его член вырвался из моего рта весь в слюне с хлюпающим звуком, Герман дернул меня за волосы вверх и принялся жадно целовать мокрые губы, словно пытаясь сожрать меня целиком. Ему было мало. Мало меня. Мало грубого сумбурного секса.
Он дернул застежку вниз моих узких джинсов, и молния не выдержала его напора, разъехалась, позволяя содрать их до колен, развернуть меня задом и нагнуть, задирая пальто на спину. Не дав ни секунды на то, чтобы подготовиться к его атаке, он вонзился в меня с размаху, сразу входя на полную длину и заставляя качнуться вперед, чтобы упереться ладонями в бетонный забор. Тот был холодный и шершавый, и с каждым бешеным толчком внутрь меня бетон царапал кожу на ладонях так, что вскоре она начала гореть. Как и я.
Как и я.