Почему задавать подобные вопросы неполиткорректно? Почему же политкорректно потворствовать приверженности людей к устаревшим идеям и продлевать их несчастья? В исламе превалирует пассивное отношение к жизни: Insh’Allah – На все воля Аллаха. Но разве нельзя этими же словами пробудить в людях дремлющую энергию и желание изменить, улучшить этот мир? Если вы верите в то, что все предопределено Аллахом, а земная жизнь – только зал ожидания смерти, разве эта вера не связана с фатализмом, который так часто приводит к нищете?

Я порекомендовала, чтобы исследовательский центр создал экспертную комиссию и глубоко изучил влияние культуры – в том числе и исламской – на процент безработицы и преступлений и на социальные проблемы среди мигрантов. Поняв культурные предпосылки их бедности и несчастий, мы могли попытаться изменить их отношение к жизни с помощью открытой дискуссии и реального образования.

Большинство женщин в Голландии могут ходить по улицам одни, надевать то, что им нравится, работать, тратить свою зарплату и выходить замуж за тех, кого они выбрали сами. Они имеют право поступить в университет, путешествовать, приобретать собственность. А большинству мусульманок все это просто недоступно. Как же можно утверждать, что ислам никак не связан с этой ситуацией? И как можно считать подобное положение дел приемлемым?

Когда мне говорят, что я не должна приводить такие аргументы, что они оскорбительны и несвоевременны, во мне вскипает жажда справедливости. А когда же, когда наступит подходящее время? Голландцы воспитывают в дочерях уверенность в своих силах, а многие – если не все – мусульмане воспитывают в них покорность и податливость. В результате дети и внуки иммигрантов ведут себя совсем не так, как молодые голландцы.

Я подумала о Джоанне, о том, как она все объясняла своим детям, учила их принимать правильные решения и отстаивать свои интересы. Ее муж тоже участвовал в их воспитании. Джоанна была уверенной в себе женщиной, которая сама решила, за кого ей выйти замуж, сколько родить детей и когда. Разумеется, такая мать сильно отличается от двадцатилетней сомалийки, живущей в бедности. Почему же нам нельзя исследовать влияние подобных факторов на развитие ребенка?

Голландское правительство должно было бы срочно прекратить финансирование медресе. Мусульманские школы отвергали общечеловеческие права. Там люди не были равны. Более того, они не были свободны в своем выборе. Школы не поощряли творчество – искусство, драму, музыку – и подавляли желание детей задавать вопросы о вере. Они отвергали вещи, противоречащие исламской вере, такие, как эволюцию и сексуальность. Их методой была зубрежка, и ни в коем случае никаких вопросов, а девушкам внушалось раболепие. Они лишали детей социализации в этой стране.

Появлялась проблема. Двадцать третья статья голландской Конституции разрешала религиозные школы. Если бы закрыли только мусульманские школы, а другие религиозные школы продолжали бы функционировать, это было бы дискриминацией. Я полагала, что пришло время говорить о финансировании всех религиозных школ. Голландия стала приютом для иммигрантов всех незападных религий: индуистов, буддистов, мусульман. Возможно, все, включая голландских детей, должны были учиться понимать других, откуда бы они ни были. Скорее всего, так двадцать третья статья была бы соблюдена. Государственное финансирование способствовало бы соблюдению идеологического нейтралитета и уважению к плюрализму.

Я замучила Поля Калма своими взглядами на образование. Я больше не казалась ему правой, он думал, что я коммунистка.

– Ты представляешь, что двадцать третья статья значит для голландцев? – спрашивал он меня. – Ты знаешь, после какого конфликта она была введена? Ты думаешь, что статья появилась только из соображений интеграции?

Я отвечала:

– Ох, так мы больше не ученые? Разве мы не должны думать о таких вещах? Наплыв иммигрантов затронет самую основу голландского общества, пора уже понять это.

Так я проводила дни – в острых, но дружеских спорах.

В мае 2002 года мы с Эллен решили отдохнуть. Наверное, Абшир был прав: мне нужен перерыв. Мы поехали в Корфу, я взяла с собой книгу «Манифест атеиста», которую Марко одолжил мне на один день после нашего спора.

В тот момент мне казалось, что, раз он дает мне свою священную книгу, я должна отдать ему Коран. И сейчас мне хотелось ее прочитать. Мне нужно было понять все это. Мои вопросы были запретны. Согласно моим убеждениям, если я не шла за Богом, то шла за дьяволом. Но я не могла отвечать на вопросы о голландских проблемах, пока не разберусь с собственными вопросами веры.

Перед отъездом я сказала Эллен:

– Я сомневаюсь в существовании Бога и в жизни после смерти. Я собираюсь прочитать эту книгу во время поездки. Ты не обидишься?

Эллен тихо ответила:

– Нет. Я все понимаю. Я буду рядом, как это делала ты, когда меня мучили вопросы.

Я читала книгу, невольно восхищаясь ясностью мысли и озорством автора. Но вообще-то я могла и не читать ее. После первых же четырех страниц я поняла, что давно знаю ответ: я атеист.

Я никому не говорила об этом. Однажды ночью в греческом отеле я посмотрела на себя в зеркало и сказала: