— На атомной станции? — переспросил я.

— Именно так, — ответил Марчена и пояснил, медленно выговаривая слова: — Станция находится в сорока километрах отсюда и в пятнадцати от нашего городишки, если быть точным. На карточке указано ее название.

— И название поселка рядом с ней, — уточнил Руис.

— Интересно, в какой должности он там работает? — продолжил сержант. — Мы знаем многих сотрудников: часть из них живет в самом поселке. К тому же благодаря «зеленым» мы плотно сотрудничаем с их службой безопасности. Направляем туда подмогу, когда эти баламуты организовывают очередной марш протеста или перекрывают дорогу, чтобы не пропустить на станцию машины с оборудованием. Но лицо Тринидада мне не знакомо.

— Мне тоже, — сказал Руис, окинув взглядом покойника.

Больше мы ничего не успели выяснить, потому что объявился судья, а с ним — наше начальство, судебный медик и вся суетливая гоп-компания, которая обычно сопровождает высшие чины. Началась рутинная процедура, и мы, ребята попроще, скромно отошли на второй план. Судья, сорокалетний мужчина с надменным смурным лицом, без особого рвения отдал необходимые распоряжения и бесстрастно наблюдал за их исполнением, лишь слегка сморщив нос, когда криминалист под присмотром судебного медика извлек из тела забавную и вместе с тем омерзительную игрушку.

Наконец судебный медик закончил осмотр, и тело убрали. Капитан центрального подразделения, приехавший с судьей, призвал меня пред его светлые очи.

— Ваша честь, — почтительно начал он. — Позвольте представить вам нашего эксперта, ему поручено вести дело. Сержант Беливаква.

— Бевилаква, — поправил я, хотя понимал всю бесполезность моих поползновений.

— Я и говорю Беливаква, — упрямился капитан.

— Что за абракадабра? — развеселился вдруг судья, выйдя из состояния апатии. — Кто вас наградил такой фамилией?

Чтобы избавить себя от необходимости отвечать на один и тот же вопрос много лет кряду (поистине, мой далекий предок оставил мне неисчерпаемое наследство), пришлось выдумать пару невероятных историй, начисто отбивавших у шутников охоту позубоскалить. Действительно, с какой стати я должен выкладывать каждому встречному и поперечному всю свою подноготную!

— Мой отец был аргентинским танкистом, — сказал я, изображая смущение. — По меньшей мере так утверждает мать. Вы можете называть меня Вила, если угодно.

Глаза капитана округлились от удивления, судья же посмотрел на меня с явным недоверием. Оба почувствовали скрытую издевку, однако признали право личности не выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение либо просто предпочли закрыть глаза на выходку столичного наглеца. Судья даже снизошел до вопроса:

— Ладно, Вила. У вас есть какие-нибудь наметки?

— Мало. Признаков насилия нет, к тому же, пока мы не поговорим с администратором, невозможно выяснить, когда и с кем он приехал. Судя по пропуску, потерпевший работал на атомной станции. На сегодня — все.

— Хорошо, — сказал судья, и я словно бы исчез из его поля зрения. Он повернулся к капитану и небрежно бросил: — Держите меня в курсе.

Когда все ушли, мы с Чаморро задержались ненадолго, чтобы еще раз внимательно осмотреть комнату. Мне хотелось запомнить каждую мелочь, запечатлеть в памяти нечто такое, о чем бы не пришлось сожалеть в ходе следствия через неделю-другую. Мы тщательно обыскали помещение, но не нашли ничего примечательного. В ванной царил порядок, в комнате все находилось на своих местах, пятна на покрывале и простыни были тщательно замыты. Хотя тело убрали, у меня перед глазами продолжал стоять образ несчастного, подвергнутого столь унизительной экзекуции.

— Не знаю, Чаморро, — подвел я неутешительный итог. — Чем больше я думаю об этом деле, тем меньше понимаю. Но что-то вынуждает меня исключить несчастный случай. Уж больно, как бы поточнее выразиться… больно красноречива его поза.

— У меня тоже появились сомнения, — проговорила моя помощница в раздумье.